Глава 5. Кармическое предопределение Павла Петровича
Они вышли на веранду, щурясь на солнце и моргая, как кроты.
— Эх, узнать бы точно, когда погибла Варвара? В какой момент? И у кого на этот момент есть алиби? — снова завел пластинку Иосиф.
— Зря мы ото всех удрали — не видели, кто когда входил в дом, и с каким лицом вышел. Мы даже не видели, кто был в саду, а кто остался в комнатах, — согласился Данила, — Думаю, убийство было спонтанное, от широты души, так сказать.
— Наверняка, — поддержал его напарник, — Да если бы убийца и знал заранее, что она будет хлестать коньяк и запивать его кофейком, что бы он смог поделать? Заманить твою тетю в спальню и стукнуть ее головой об подлокотник, а там прикрыться ее пьяненьким состоянием?
Иосиф говорил все это рассеянным голосом, наблюдая за Зиной, которая медленно шла через сад, придерживая одной рукой — широкополую шляпу, другой — полу легкого халатика. Лицо его медленно розовело, шея наливалась кровью. Данила несколько раз видел у Оси это выражение лица — глаза прищурены, верхняя губа слегка вздернута, ноздри подрагивают. И всегда оно означало, что мимо проходит женщина, к которой темпераментный Гершанок испытывает весьма определенные чувства — скорее всего, не самые возвышенные.
— Эк тебя разобрало! — равнодушно уронил Даня.
— Что? — вскинулся Иосиф, но взгляда от смуглых Зининых ног в прозрачных босоножках не отвел.
— Того самого! — усмехнулся Данила и похлопал распаленного приятеля по спине, — Слушай, а может, закрыть нафиг расследование: дескать, случайный убийца — не убийца, ему и так неловко. Он попросит прощения за свое поведение у всех присутствующих и отсутствующих, поклянется, что не виноват и обещает быть хорошим мальчиком! — Даня хихикнул, наблюдая, как раздуваются ноздри Иосифа при виде того, как с Зинаиды на траву падают халатик, шляпа, босоножки, а потом и некоторые части купальника.
Экстравагантная Данина тетушка явно собиралась загорать топлесс в якобы изолированном уголке сада. Но долговязому Осе с веранды все было оч-чень хорошо видно.
— Или девочкой, — медленно произнес Гершанок и с явным усилием отвернулся от пикантного зрелища, — Вот только ты, дорогой мой, и после закрытия расследования будешь подозревать всех подряд, включая самого себя. Я тебя знаю.
— И не говори! — махнул рукой Данила и милосердно повел друга к калитке в обход облюбованного Зинаидой уголка, — Вернее, говори. Ты мне скажи, для чего могло Павлу понадобиться изображать передо мной алкоголическое затмение после случая с соседкой, он ведь трезвый был? Значит, Верке не примерещилось на мостке?
— Может, видела что-то подозрительное… Значит, и он боится подозрения в убийстве. Причем настолько боится, что чуть не грохнул бабку прямо при свидетелях, — Ося не без лихости подвел мотив под выходку Павлуши и умолк, гордясь собственной проницательностью.
А может, придумывал отговорку, чтобы не продолжать беседу, а слинять обратно на веранду. Но Даня, держа Гершанка, словно волкодав, радостно с ним согласился:
— А деревенские бы сказали, что оба поскользнулись: перильца гнилые, сам мост тоже не первой, и даже не второй, свежести. Многие летом переходят речку вброд, по камешкам, вода в Моче даже до колена не достает. Там труднее по берегу подняться, чем перейти. А они люди пожилые, им подниматься- спускаться по обрыву невмоготу, они и поперли на мосток. Какое убийство? Несчастный случай.
— Повезло бабке, что у нее ручки-ножки такие цепкие, позой лотоса натренированные, медитацией укрепленные. А то лежать бы ей в морге со свернутой шеей… — Иосиф поморщился, вообразив неестественно вывернутое, перекошенное и раздувшееся лицо Верки-йоги, покрытое трупными пятнами.
— Вот-вот! — Данила ослабил хватку и потер переносицу, переключаясь на остальных подозреваемых, — А с остальными как?
— Слушай, а может, это все-таки посторонний? Максимыч, например, или кто из соседок. Или вообще Руслан? — Иосиф всей душой рвался назад, в заглохший от зелени, позолоченный солнцем садик 'фазенды'. Он уже не понимал: кой черт понес их на эти галеры?
— А мотивы? — Данила был неумолим, — Отсутствие у Варьки почтения к имени Максим, учению Будды и огородным культурам? Варька посторонних раздражала ничуть не сильнее, чем родню, мы в качестве подозреваемых намного смачнее.
— Хорошо, если ты намерен упиться злонравием своей фамилии… — Иосиф печально покачал головой, — Павла Петровича, Алексиса, Зинаиду, Зою, кто там еще оказался со странностями — давай по списку проверим?
— Да, конечно, — Данила развернулся и пошел обратно в дом. Ося радостно последовал его примеру.
Ося и Даня явились как раз не вовремя: разгневанная Зоя повсюду разыскивала 'поганца Данилку', который не привез требуемых продуктов, что и стало препятствием к приготовлению обеда. Парням придали дополнительную скорость с помощью двух увесистых затрещин, и они, потирая шеи, ринулись выполнять поручения Зойки, от ярости пышущей жаром, словно дракон. Убив на это полдня и привезя тонну съестных припасов, оба, наконец, вымолили прощение самым что ни на есть тривиальным способом — вручили все еще сердитой домоправительнице большую коробку шоколадных конфет с дурацким рисунком в виде целующихся голубков на телесно-розовой крышке. Зоя приняла подарок вместе с пылкими извинениями и позволила 'оболтусам' поцеловать себя в обе щеки в знак примирения. Потом, расчувствовавшись, даже помогла им: объяснила, как найти место на реке Моче, где ее папаша часами сидит с удочкой, изображая заядлого рыболова. Даня и Иосиф отправились туда.
Павел Петрович, действительно, находился у реки, с удилищем в руках и в чем-то вроде старой жениной шляпы на голове. Вид у него был самый мирный: он полулежал, привалившись спиной к стволу дерева, голова у него свесилась на грудь, удочка просто чудом держалась в бессильно упавшей руке. Павел густо храпел и заливисто подсвистывал носом в такт храпу. Словом, вся фигура преступного вдовца олицетворяла умиротворенное спокойствие и довольство жизнью. Он, видимо, пришел на бережок сразу после завтрака — испугался, что неуемная младшая дочурка запряжет его в работу по дому так же, как это недавно делала супруга. Устроившись здесь в тенечке, Павлуша добавил к благостному времяпрепровождению с удочкой изрядную дозу 'особенности национальной рыбалки'. А потому вскоре и задремал, отключившись от всех житейских забот. Блаженство накрыло его, как теплая волна.
— Диоген! — издали полюбовавшись этим зрелищем, усмехнулся Даня, — Аскет и стоик. Ну что, будем эту развалину спрашивать: гражданин, не вы ли намеревались порешить соседку посредством сбрасывания с моста? Или продолжаете утверждать, что Вера Константиновна грибков поела, Камасутру почитала и ума лишилась?
— Серьезнее, Данилушка, серьезнее, — остановил его Иосиф, хорошо понимая, что Данино шутовство — от волнения, — Вы не на заседании кафедры находитесь.
— Ладно, пошел. Часы сверять не будем? Все, иду, — бедняга грустно вздохнул и двинулся к дядюшке, привольно раскинувшемуся на травке.
Жаль было нарушать такую идиллическую картину: лето, нежаркий июльский денек, прозрачная водичка, бегущая по отмытым добела камушкам, трава, после дождичка понемногу превращающаяся из жесткого сухостоя в бархатную изумрудную мураву, сладко спящий подозреваемый в убийстве… Лепота!
— Ну что, дядюшка, что-нибудь ловится? — спросил Даня, подходя.
Павел Петрович вскинулся и хрипло со сна ответил:
— Не-а! — потом он помедлил, с трудом просыпаясь, и пояснил, — Я так… отдыхаю.
