дождевой воды.
Сергей перешел в прихожую, пропахшую гнилой картошкой и помоями. Ключ торчал в двери. Замок хлипкий, долго не продержится. Ниже замка свисает изогнутым червяком крючок. Надо бы и на него закрыть. Сергей шагнул к двери – и замер.
Там, за дюймовыми досками, стоял человек: тень от тела как бы проявлялась на этой стороне двери. Жаль, нет автомата, на такой дистанции прошиб бы и доски, и жилет. В десанте бронежилетов не носил. Лишний груз.
Тень выпустила отросток, похожий на обрубленное щупальце. Дверь еле заметно подвинулась одним краем наружу. Язычок напрягся, казалось, сейчас пискнет жалобно.
Сергей выстрелил в отросток и голову тени, ускользающей за стену. Зря второй патрон истратил: омоновец же в каске.
Хрястнуло разбитое окно на кухне, в дом влетела болванка, разматывающая белый хвост дыма. Разглядеть ее Сергей не успел, потому что глаза залили слезы. В горле першило так, будто наждачной бумагой давился. Сергей выстрелил в светлое, колеблющееся пятно материи на окне и перебежал в комнату, уткнув нос в согнутую в локте левую руку.
И здесь били стекло. Выстрелил на звук и услышал, как щелкнула затворная рама.
Почему полез под кровать – не знал. Может, потому, что ударился о нее коленом, а может, захотел хоть где-то укрыться. Нигде теперь не спрячешься: ухает вышибаемая дверь, трещит оконная рама на кухне, трещит рама и здесь. Как говорил Архипов, Кайки – отчихался. Теперь суд. Они будут – не сам себя...
Сергей оторвал нос и рот от пропахшего потом рукава, жадно глотнул воздух и закашлялся. По щекам текли слезы, крупные и теплые. Слезы текли, а не плакали. Левая рука рылась в нагрудном кармане. Записка какая-то – прочь ее! Тупорылый патрон хоронился в самом низу кармана. Пистолет с сухим щелчком проглотил его. Холодный ствол налег на висок, перелез к уху, во впадинку чуть выше челюстного замка и чуть ниже шрама от ранения...
