– Кайфуешь? – поинтересовался я.
– Нет, – испуганно ответил он и поднял опрокинутую банку. Ладонью он попробовал вытереть желтую лужу на столе, развез ее еще больше, а потом высушил руку о замызганную иллюминаторную занавеску.
– Мечтаешь?
– Нет.
Если сейчас спрошу: «Сидишь?», то опять услышу «нет». Надо заставить сказать «да», иначе будет отрицать все подряд, видимо, перемкнуло от страха.
– Да? – спрашиваю я.
– Да, – соглашается электрик и пытается сообразить, с чем именно согласился.
– Поужинал? – помогаю я ему, сажусь напротив и предлагаю сигарету.
Разманин берет сигарету, а затем уже отвечает:
– Да.
Закуриваем, пару минут сидим молча.
– Надоело стоять на рейде, – жалуюсь я. – А тебе?
– Угу.
– Сейчас бы на берег, размагнититься, водочки полкило откушать, – мечтаю я.
Электрик молчит, пытаясь сообразить, куда я клоню. Подсказываю ему:
– Настроение паршивое, а выпить нечего. У тебя одеколона нет?
– Нет.
– А лосьона?.. Чем ты после бритья пользуешься?
– Кремом, – отвечает он. Видимо, справился со страхом.
– Тоже неплохо... Жаль, я надеялся, может, у тебя чем-нибудь заряжусь.
– Я бы угостил, – сказал он и развел сожалеюще руками. Глаза его, прицеленные на вторую сверху пуговицу моей рубашки, как бы одновременно и обнимают меня за плечи, успокаивая, и словно облепливают паутиной.
Я жду, когда он закончит паучью работу и, убедившись, что я обездвижен и обезврежен, осмелеет полностью. Не верю, что у него нет ничего, шибающего по мозгам. И когда на его лице проклевывается подобие заискивающей улыбки, жалуюсь:
– Жизнь, мать ее! Что угодно бы отдал, лишь бы на несколько часов забыться!
Улыбка прочно обосновалась на губах Размазни. Он посмотрел на дверь, на иллюминатор, качнулся к переборке, точно хотел приложиться к ней ухом и проверить, не подслушивают ли. Видимо, обстановка не внушала подозрения, и электрик резко и скрипуче, напоминая треск при коротком замыкании, бросил:
– Дам!
– Что? – не понял я.
– Забыться, – шепотом объяснил он.
– Одеколон?
– Нет! – ответил он радостно.
– Гашиш?
– Нет!
– А что?
– Колеса.
– Снотворное?
– Обычные таблетки, – произносит он и гордо вскидывает голову, ожидая восхищенной оценки.
– Обычные? – не понимаю я. – А какой от них толк?
– Когда много проглотишь – кайф!
Что-то я раньше не слышал о таком, хотя среди моих знакомых каких только кайфоловов не было.
– Это не опасно? – на всякий случай интересуюсь я. – На мачту не полезу?
– Нет, просто балдеешь – и все, – успокоил Размазня.
Он достает из рундука обувную коробку, наполненную медикаментами, берет из каждой упаковки по две таблетки и раскладывает на столе на две кучки. Таблетки обычные, такие в аптеках без рецепта дают. Когда в каждой кучке набралось десятка по полтора, электрик спрятал коробку в рундук.
– И что дальше? – поинтересовался я.
– Теперь выпить, все вместе.
– Ну-ка, продемонстрируй, – подстраховался я.
Разманин смел одну кучку со стола в ладонь и кинул в рот, напомнив этим жестом мою бабушку, которая, порезав хлеб, всегда таким же манером собирала и съедала крошки. Запив таблетки соком манго, электрик ожидающе посмотрел на меня.
– Ну и как? – спросил я, выигрывая время.
– Никак пока. Вставит минут через двадцать.
– А-а... – будто поняв что-то важное, тяну я и, так как отступать уже поздно, отправляю в рот свою долю таблеток.
Они дерут горло, лишь при помощи сока протискиваются в желудок. Там ведут себя смирно, и я успокаиваюсь. Выкурив с Размазней еще по сигарете, поговорив ни о чем и так и не дождавшись начала действий таблеток, ухожу смотреть фильм. Электрик не идет со мной, ему уже хорошо, судя по глазам, разбежавшимся в нормальное для других людей положение.
В красном уголке лучшие места были заняты. Мне уступил свое Остапенко, пересев к дружку Гусеву. Они пошушукались, поглядывая то на меня, то на повара, наверное, представили, как мы в паре смотримся в постели. Фантазия у них богатая: веселятся от души. Обещаю проявить не меньшую, когда подвернется случай наказать их.
Фильм был не шибко интересный, смотрел его в полглаза, удобно развалившись в кресле, и время от времени почесывал ладони. Обычно левая у меня чешется к деньгам, а правая – к потере. Сегодня зудело в обеих – к чему бы это? Вскоре зачесались стопы. Я потер их о ножки кресла. Пока трешь – хорошо. Когда зачесались спина и грудь, я понял, что к приметам зуд не имеет никакого отношения. Чуяло мое сердце, что кайф по-разманински вылезет мне боком!
С фильма пришлось уйти. Не мог же я, сидя в первом ряду, без перерыва на потеху всему экипажу чесаться, как блохастая обезьяна. В каюте я быстро разделся и забрался под душ. Тело мое зудело так, будто по нему ползали гусеницы, в мешок с которыми меня засунули. Вода с трудом смывала их. Я стоял под струями с понурой головой, напоминая самому себе лошадь под дождем. В комнате зазвонил телефон. Я подождал: не ошиблись ли номером? К сожалению, нет. Голяком пробежал к аппарату, поднял трубку:
– Старпом.
На том конце молчали. Наверное, кто-то решил поиграть в дурачки. Хватит мне размазнинских игр. Швырнув трубку, я побежал в туалетную комнату, где, встав под струи воды, вспомнил, что обещал прийти после фильма к Раисе, – наверное, она и звонила. Подождет. Мое здоровье мне дороже.
Сколько времени я простоял под душем – понятия не имею. Точнее, сначала стоял, потом сидел на корточках, а потом – голым задом на резиновом коврике. Иногда на пару минут выбирался из-под струй, отдыхал от них, но зуд снова загонял меня назад. Когда чесотка оставила тело, я уже успел продрогнуть, чего со мной не случалось с тех пор, как прошли Босфор. Еле передвигая затекшие ноги и еле шевеля отсиженными ягодицами, наверное, покрытыми красными вмятинами в форме квадратов, я добрался до кровати и рухнул в нее, как сломанная ураганом мачта.
22
Наконец-то нас поставили к причалу. Случилось это рано утром, на моей вахте, и после швартовки я
