Она не ответила. И глазами больше не сверкала.
– Тебя совесть не мучает? По ночам спокойно спишь? – продолжал я. – Один человек мертв – ну, этому подонку туда и дорога! – зато второй был расстрелян невиновным, – сказал я, уверенный, что она не знает, как долго длится волокита с прошениями и помилованиями. – Его убили потому, что ты соврала.
Она возмущенно вскинула голову и медленно опустила ее.
– Извини, ты не соврала, ты просто промолчала. Володя тоже промолчал, даже мне не сказал, кто убийца. Я думал, жить надоело, а теперь понял, что он любил тебя, – произнес я возникшую внезапно догадку.
Звякнуло упавшее на палубу ведро – я правильно угадал.
– И ты променяла его на подонка...
– Андрей не подонок, – еле слышно сказала она.
– Тебе виднее! – сказал я с сарказмом. – Если он не подонок, тогда и ты не лучше. Впрочем, чего же еще ожидать от убийцы!
– Я не убивала, – прошептала она.
– Но ты застирала запачканную кровью одежду убийцы и не сообщила о преступнике. Суд сделает тебе поблажку – даст пятнадцать лет вместо расстрела, к которому приговорят твоего любовника. – Я догадался, что на себе она поставила крест, но за третьего механика будет драться до последнего. – Жаль, красивый мальчик, а пули обезобразят его лицо. Или в сердце стреляют – не знаешь?
– Нет, – еле слышно ответила она и задергала ресницами.
Мне ее слезы ни к чему.
– Но все можно уладить. Володьку не оживишь, так что вы теперь в долгу только передо мной. За сорванный отпуск, за перевод с нового судна на это корыто, за труды по расследованию мне кое-что причитается. Согласна?
– Да.
Теперь задам тебе еще один вопрос, на который ответишь утвердительно. Тогда и на третий ответишь так же, автоматически, не до конца поняв его, а потом не сумеешь переиграть.
– Ты ведь не хочешь, чтобы Андрея отправили на тот свет? Он же ради тебя пошел на преступление, – сказал я, уверенный, что именно так оправдывал убийство третий механик. – Ради тебя, да?
– Да.
– Так вот, раз все делалось ради тебя, ты и будешь расплачиваться. Сейчас пойдем ко мне и, если будешь умницей, я забуду все. Ты согласна спасти любимого, да?
– Да, – покорно отвечает она и тут же, видимо, осознав, что ей предлагают сделать, прожигает меня взглядом.
– Не хочешь – не надо. Ты сядешь в тюрьму, а Андрея шлепнут... Жаль, такой молодой!
Глаза ее потухли, опустились долу. Так-то лучше. Выпендриваться – это, пожалуйста, перед кем- нибудь другим, а я давно догнал, что бабы не прочь, имея оправдательную причину, переспать с... ну, скажем скромно, с приятным мужчиной.
Фигурка у нее оказалось что надо. Особенно хороши были груди. Правда, большого удовольствия от обладания ею не получил. Она слишком покорно выполняла мои требования, и это обламывало половину кайфа. Зато, как догадываюсь, Нине со мной было лучше, чем она хотела бы. Это почему-то обидело ее. Я собирался было расспросить, почему, но кто-то постучал в дверь. Дневальная испуганно прильнула ко мне, и искренность, с какой она это сделала, обидела ее еще больше.
Одеваясь, она попросила:
– Никому не говори, что мы с тобой.
– Не скажу, – пообещал я.
Перед тем, как уйти, она обхватила руками плечи и спросила, глядя мне в глаза:
– Я все сделала, а ты – ты не обманешь?
– Конечно, нет, – пообещал я.
Дура! Еще не родилась женщина, на которую променяют настоящего друга!
Я подошел к телефону, собираясь позвонить Раисе, но она сама влетела в каюту. Судя по страдальческому выражению лица, она видела, как Нина выходила отсюда. Наверное, она и стучала несколько минут назад. Одного взгляда на кровать хватило ей, чтобы убедиться в худших предположениях.
– Шлюха!..
Все остальное было матом, отборным, на зависть боцману с парусника. Затем она перекинулась на меня.
– А ты!..
– Рот закрой, – произнес я спокойно, – и слушай меня внимательно.
Рая приготовилась слушать оправдания и, язвительно кривя губы, демонстративно уставилась на кровать.
– Слушай меня внимательно, – повторил я. – Во время обеда – ни раньше, ни позже – расскажешь третьему механику все, что здесь видела. Можешь добавить и от себя что-нибудь или устроить сцену. Поняла?
Ревность помешала Раисе сообразить сразу. Постепенно с ее лица сползли возмущение и язвительность, их сменили сперва удовольствие, потом что-то типа жалости.
– Ты хочешь...
– ... чтобы ты рассказала ему. Можешь сообщить, что застала нас в кровати – я подтвержу.
– Но ведь тогда... он же может её...
– Ну, это их трудности.
Раиса долго молчала, потирая руки, будто сушила их над горячей печкой.
– Нет, – решительно произнесла она.
– Да, – еще решительнее произнес я и положил руку ей на холку. Сжав волосы покрепче, потянул их книзу, заставив Раису запрокинуть голову. Ее глаза уставились снизу на меня и вдруг расплылись, будто растворились в светлом овале лица, как бывает, когда смотришь с очень близкого расстояния. А в моих должна раствориться всякая мысль, и при желании в них можно будет найти холодную беспощадность. – Ты сделаешь.
Больше я ничего не говорил. Угрожать в таких случаях без толку: умный и сам понимает, во что выльется непослушание, а дурак сильнее заупрямится. Рая успела доказать, что к дуракам не относится. Надеюсь, и сейчас не подведет.
– Хорошо, – прошептала она.
Я убрал руку с ее шеи.
– Страшный ты человек, – сказала она, поправляя прическу.
– Страшный, – согласился я.
– Не хотела бы я оказаться на твоем пути.
– Умная мысль, – сказал я. – Запомни ее на всю жизнь.
30
Доводилось мне читать в старых романах о том, что чувствуют люди перед дуэлью. То ли я такой выродок, то ли авторы никогда не участвовали в дуэлях, но ничего подобного описанному в книгах я не испытывал. Я был уверен, что, как гласит один из главных лозунгов родной страны, наше дело правое – мы победим. Я неспешно пообедал, полюбовавшись недоеденным первым блюдом за столом, где сидит третий механик. Поспешила Рая, могла бы дать человеку хотя бы голод утолить. Потом я вернулся в каюту и лег спать, закрыв дверь на ключ и оставив его в замке повернутым на полтора оборота, чтобы извне никто не
