«Профессионал? – продолжал рассуждать он, осматривая предполагаемое место выстрела, - непохоже. Уж если стрелять ночью – то в дверной проем или – через окно – когда он спускался по лестнице. А где ствол, гильза? Где-нибудь здесь, в траве? Непохоже… Тут все на виду. Может быть, все это лежит на дне старицы? Но как он смог – ночью, при криках Брезгунова, на нервах добраться до старицы и не наследить, не помять травы? Фонарик тут ведь не включишь. Просто бросил? А если бы промахнулся? И где следы? Допустим, его ждала машина – где? Если на задворках, - то ее бы увидела вся деревня. Да даже если бы она просто встала на трассе – тоже наверняка кто-нибудь заметил бы».
Да, пока непонятного было много… Надо бы поспрашивать местных, но пока Бусыгин не знал, как ему заняться этим делом. Ну, проведет он одну беседу – сыграет дурачка, - ну, вторую, но уж на третий-то раз точно догадаются, чем он занимается. И тогда – пиши пропало: тут через две семьи на третью мужики сидели – кто за что. Мало того, что слова потом из них не вытянешь, так и жизнь после этого совсем по- другому пойдет… Эх, зачем ему все это было нужно…
Он решил для начала все обмозговать, а пока… Пока можно пойти поговорить с этим парнишкой, Вереницынским сыном. Он, похоже, не знает ничего, зато с местными контакт у него пока не очень. Да и надо с чего-то начинать, в конце концов…
«Стирать всегда, стирать везде. Стирать – и никаких гвоздей, - вот лозунг мой, - и солнца!» - вертелось в голове у Артема. Стирка, а не странный выстрел в депутата районного парламента занимала его начинавший потихоньку отдыхать мозг. Проснулся он в тот день удивительно рано для себя – полдесятого. Светило солнце; он вспомнил свои вчерашние неприятные ощущения от заношенной уже одежды, - и решил наскоро постирать. Однако «наскоро» не получилось. Он умывался, завтракал, вытаскивал тазы, набирал и грел воду, - и все это время в голове его вертелось слово «стирать» и влезало во все тексты, которые только удавалось вспомнить. Тогда он замирал и декламировал про себя что-то вроде:
«Благословляю вас в дорогу
Вослед врагам, должно, найдутся и друзья.
Стирайте там, где можно, Слава Богу,
И уж конечно там стирайте, где нельзя!»
Потом он тихо посмеивался над этой ерундовиной, проговаривал ее еще пару раз, находил в ней новые смысловые оттенки и, наконец, сосредотачивался на деле. Поэтому стирка не прошла еще свою первоначальную фазу, когда из-под яблонь раздался голос Анатолия Михайловича:
- Привет, Артем! Стираем?
Вереницын, только что решивший взяться за кардинальную переработку «Евгения Онегина» и бормотавший первые нетленные строки -
«Мой дядя, самых честных правил,
Стирал, не в шутку занемог…» - вздрогнул и повернулся к гостю с мокрой майкой в руке.
- Здрасьте… Стираем… - он растерянно смотрел на Бусыгина, медленно переключаясь со стихосложения на серьезный, видимо, разговор.
- Здрасьте-здрасьте, - повторил гость и спросил:
- А что это за таз у вас там на задах висит? Один на всю деревню?
- Не знаю, - сказал Артем, - на дороге валялся. Я его на столб повесил, - может, потерял кто, - заметят – заберут.
- Понятно, - сказал Анатолий Михайлович и замолчал.
- А вы… - хотел было что-то спросить Артем.
- А я, - в тон ему продолжил Бусыгин, - по делу пришел. Поговорить бы надо… Лучше всего в доме.
- А-а… Ладно, сейчас, - Артем бросил майку в таз и сполоснул в ведре руки. – Идемте.
Они сели в горнице за отцовским столом, за которым Артем в роковую ночь писал рассказ про Кировского «Деда Мороза».
- Вот какое дело, Артем… - начал Бусыгин, - надо нам с тобой заново знакомиться. Ты ведь меня как работягу знаешь, а история-то у меня маленько другая.
И он изложил свою краткую биографию, закончив ее сегодняшним разговором с Брезгуновыми.
- Как интересно, - сказал Артем и задумался над извилистой судьбой бывшего следователя.
- Может со стороны это и интересно, а изнутри – так хуже не придумаешь, - бывает, ходишь как помоями облитый, - а жизнь заново уже не начать. Ну да ладно… Что, ответишь на несколько вопросов?
- Конечно.
Этому дядьке он не был ничем обязан, - и потому чувствовал себя свободнее, чем с официальными следователями или с участковым. Он ощутил вдруг доверие к нему, - такое, как будто можно говорить о чем угодно и сколько угодно, - и любое твое слово будет иметь значение. Артем следил за выражением лица Бусыгина и сам себе удивлялся. Ведь в первый раз он показался ему таким… руководителем агентуры, который дергает за ниточки, и ему очень не хотелось, чтобы хотя бы одна такая ниточка протянулась к нему. А теперь он, Артем, может говорить с ним о чем угодно!
«Как же он это делает? – подумал парень. – Наверное, их этому учат…»
Бусыгин тем временем достал свою записную книжку, ручку и приготовился писать.
- Ну что, Артем, рассказывай потихонечку…
- А что рассказывать?
- Ну, давай, для полноты картины, расскажи про семью.
- Ну… Папа…
- Сан Саныча я, в общем, знаю… Телевизор смотрел… когда-то. Кем он работает сейчас?
- Главный редактор одного издательства… Журнал и несколько газет в одной упаковке… Ну там… сад-огород… цветы-помидоры…
- Ага… А мать?
- Мать у него в редакции работает. Выпускающий редактор.
- Так… Братья-сестры есть?
- Нет.
- Девушка? Жена, может быть?
Заметив, что по лицу Артема пробежала легкая тень, Анатолий Михайлович внимательно посмотрел на него и спросил:
- Что такое? Нет девушки?
- Была…
- А куда делась?
Вместо ответа он тяжело вздохнул.
- Ну, рассказывай…
Артем рассказал историю своего увольнения и приезда в деревню.
- Да-а… - сказал Бусыгин, выслушав парня. – История неприятная. Но, надо сказать, Артем, довольно обычная.
- Догадываюсь…
- А как девушку-то звали, на всякий случай?
- Алевтина.
- А фамилия?
Артем я удивлением посмотрел на гостя:
- А фамилия-то вам зачем? Она у нас в деревне даже и не была ни разу.
- Ну, не хочешь, – не говори. Это порядок такой. С фамилиями удобнее работать.
- Ципрус ее фамилия…
- Какая-какая? – удивился уже Бусыгин.
- Ципрус… Это, наверное, прибалтийская…
- Ну почему прибалтийская? Может, западно-украинская, греческая, еврейская?
- Не похоже… У нее семья где-то на севере. Отец, вроде, из Прибалтики. Да и сама она… блондинка.
