Бондарева по круглому брюшку. - Ты, начальничек, когда мужика моего заарестуешь?
- Ой, баб Нин, только не начинай!
- Чего не начинай? Чего не начинай? Надоел он мне! Еще и прибьет того гляди…
- Или ты его.
- Ах ты… Вот вы, алкаши, все такие… Все друг за дружку стоите…
- Ну какой я алкаш, баб Нин? – обиделся милиционер, тряхнул головой и уронил фуражку, – у меня праздник, День Рожденья, выходной мне дали… Ну, налил я маленько пацанам в отделе… Отметили… Теперь домой – и на боковую, все путем…
- Отметили… - проворчала «Баба Нина». - Я вот на Киселева своего бумагу написала? – И на тебя напишу, какой ты есть алкаш!
- Ой, пиши, пиши… - махнул рукой Бондарев, а заодно подобрал головной убор. Тут они столкнулись взглядами с Анатолием Михайловичем и участковый на секунду будто бы протрезвел.
- А… А… А сколько времени? – спросил он.
- Двенадцать пятнадцать, - ответил Бусыгин.
- Ага… Ну, я успею, - сказал Бондарев, слез с подножки и зашагал к главной Старосельской площади.
- Ой, куда бы это он… - спросила баба Маша с иронией.
- Известно куда, - сказала одна из Луговских пассажирок, здоровая тетка с невозмутимым, не терпящим возражений лицом. - Деньги на кармане шуршат, жить спокойно не дают… Щас наддаст и вернется.
- Да уж… - вставил свое слово Бусыгин, - ничего они не узнают. Кто стрелял, куда стрелял… В таком-то виде…
- Конечно, не узнают, – сказала Нинка. – Кто ж им чего скажет? Ко мне этот вон приходил – с района следователь – так я ему и не сказала ничего. Чего с ими разговаривать, у них протоколы одни на уме…
- Да чего там говорить-то? Спали все… - поднял градус разговора Анатолий Михайлович.
- Все? – обиделась Нинка. – Ты, может и спал у себя в Луговом, а я за водкой ходила.
- В час ночи?
- А что? Нельзя что ли? Чай, не при Мишке Меченом живем! У нас, чай, с Киселевым внук родился. Все внучки были, а тут – внук! Тут и не в час пойдешь! У продавщицы я была, у Зинки, заболталась с ней.
- Ну, поболтали вы с продавщицей, а депутат-то причем?
- А при том! Куканов там шлялся у него пьянущий!
- Он, что ли, стрелял? – спросила баба Маша, и Анатолий Михайлович порадовался, что не ему пришлось задавать этот вопрос.
- Какое там! Он башкой своей с разбегу в забор бы не попал, а не то что в депутата из ружья. Не, Витька, конечно, хороший человек, но в депутата стрелять никак не мог.
- Ну вот… - сказал Бусыгин. - Что уж ты такое говоришь, баб Нин? То есть если человек хороший, он, по-твоему, в депутатов должен стрелять?
- Да я бы этих депутатов своими бы руками передушила! А с первого бы знаешь с кого начала?
- С кого?
- Не знаешь?
- Нет.
- А ты подумай, – сказала Нинка и многозначительно повела глазами.
- Уж лучше и не думать…
- Вот-вот.
- Грешница ты, баба Нина, великая за такие мысли… - усмехнулся Бусыгин. - А в милиции тебе сказать все равно нечего.
- Что? – вскинулась Нинка. - Да я вообще все видела! Все знаю! Знаю, кто это сделал!
Он выдержал паузу, боясь спугнуть возможную удачу, и сделал недоверчивую мину на лице:
- Ну, кто?
- Бог! – торжественно провозгласила Киселева и все пассажиры разом посмотрели на нее. У Бусыгина даже перехватило дыхание, и он не нашелся, что же еще и под каким соусом можно спросить и куда развернуть разговор.
- Бог его наказать хотел или припугнуть за грехи, – уже спокойно сказала она. - и послал стрелу огненную через ангела своего. Вот уж видела – так видела, - врать не буду.
Пассажиры, и Бусыгин в том числе, вежливо замолчали и стали смотреть в окна. Всем стало окончательно ясно, что милиции Киселевой говорить, действительно, не о чем.
К половине первого вернулся Бондарев. Его мотало еще сильнее. Форменные брюки немного сползли, и из-под кителя показалась рубашка. Фуражка просто каким-то чудом держалась на голове. Он преодолел подножку и проход между рядами, а потом сделал еще один шаг и повис, болтаясь, над Бусыгиным. Свой пакет он держал почему-то не за ручки, а посередине, и поэтому из него свесилась, чуть не падая, почетная грамота.
- Ой, стыдоба… - простонала соседка строгой Луговской пассажирки. - Вот она, милиция наша!
Участковый ничего этого не слышал. Он стоял, раскачиваясь на поручне, и улыбался.
- Командир! – заорал он, как будто «командир» ехал в танке по соседней улице. – Когда поедем?
- Уже, - сказал водитель, разложил деньги и билеты по местам и завел двигатель.
- Андрюха, - сядь, упадешь, - потянул милиционера за китель Бусыгин.
Бондарев плюхнулся на сиденье и посмотрел на Анатолия Михайловича, будто видит в первый раз; однако, приглядевшись, понял, что это не так. Он обвел глазами автобус и показал пальцем на бывшего следователя.
- Вот! – сказал он. – Это такой человек! Это такой человек!
В этот момент автобус поехал.
- Михалыч! – продолжил участковый. – Я все знаю. Дай пять!
Михалыч дал пять. Участковый пожал ему руку и сказал:
- Я тебя… уважаю.
И попытался встать. Бусыгин дернул его обратно. Грамота выпала из пакета и один из солдатиков наклонился и поднял ее.
- И ведь никто не знает! – сокрушался Бондарев. – Никто!
Он привстал и обратился к пассажирам:
- Знаете, какой это человек?
Пассажиры сделали вид, что не знают.
Милиционер три или четыре раза махнул в отчаянии рукой, а потом поднял большой палец и сказал:
- Вот такой человек.
Он протянул свою длинную руку через Нинку и показал большой палец пассажирам впереди:
- Вот такой! – взревел он.
Потом он повернулся к соседнему ряду и подтвердил все выше сказанное:
- Вот такой вот!
И, наконец, повернулся назад:
- Вот такой!
Солдат протянул ему грамоту:
- Держи.
- Ты кто?!
- Грамоту держи.
- А-а! – Бондарев взял грамоту и с пятой попытки засунул ее в пакет. Потом попытался встать.
Михалыч, который просто горел со стыда от этих выступлений, схватил его за плечо и осадил:
- Ну, тихо… тихо, Андрюха… Чего ты…
- А-а! Тихо! – сказал участковый и зашептал. - Тихо… Мы конспираторы… Баб Нин, Баб Маш, -
