разговор, нечаянно подслушанный за дверью. Она молчала до того момента, пока я не рассказал о сцене между отцом и дочерью, в конце которой Бержерон уступил.
«Эге! — промолвила тетушка. — Он хорошо делает, что поджимает перед ней хвост. — И с улыбкой прибавила: — Она, как видно, девушка с головой и характером! Я готова полюбить ее, эту мадемуазель Лору». Тут я рассмеялся и заявил: «В таком случае она может стать вашей племянницей! Это зависит от господина Ренодена: ему стоит только представить меня отцу, и я тотчас буду принят». — «Что ты там напеваешь?» — воскликнула тетушка, широко раскрыв глаза.
Тогда я повторил слово в слово разговор с Бержероном, налегая в особенности на то, что хозяин замка дважды упоминал о своем немалом состоянии, которое позволяет ему требовать от зятя лишь одного, а именно — счастья дочери.
Реноден выслушал меня с насмешливой улыбкой, но ничего не сказал. Профессиональная скромность принуждала его молчать. Что же касается тетушки, то она при упоминании о состоянии Бержерона принялась хохотать и, задыхаясь, проговорила: «Его состояние! Да он мастер врать! У него ни гроша нет!»
XVI
Увидев сомнение на моем лице, тетушка перестала смеяться и серьезным тоном продолжала: «Ни гроша! Говорю тебе, ни единого гроша! Все, что он имел, он давно промотал — промотал с распутными женщинами. Состояние есть только у его дочери — это ее наследство от матери. О, я понимаю теперь, почему он ищет бедного зятя, дурака, умирающего с голоду! Он даст ему только маленький кусок пирога и потребует от него расписку в получении всего — вот куда он метит!»
Я не мог пропустить мимо ушей ее заявление о бедственном финансовом положении Бержерона и позволил себе заметить: «Но замок Кланжи стоит немалых денег…» — «Да, но это деньги дочери. Прежде он был ее опекуном. Но из-за его мотовства и расточительности право опеки у него отняли. Новый же опекун, зная характер родителя, помещает все капиталы в недвижимые имения. В тот день, когда Лора станет совершеннолетней, если она не назначит ему пожизненной пенсии, то он вынужден будет показывать фокусы на площадях».
Тетка перевела дух, потом, посмотрев на нотариуса, продолжила: «Кроме того, он делает вид, что не знает Ренодена. К своему несчастью… он его очень хорошо знает, и издавна… этим он не похвастается!»
Чтобы убедиться в истинности ее слов, мне не нужно было допрашивать Ренодена — тот, не раскрывая рта, подтверждал слова тетки мерным покачиванием головы. Последняя между тем продолжала насмешливым тоном: «А! Мадемуазель Лора показывает свой нрав! И хорошо делает, по моему мнению. Скверное, должно быть, положение у Бержерона между этими двумя женщинами: одна защищает свое имущество, другая хочет разбогатеть. Скоро в замке начнутся раздоры — не вмешивайся в них. Нечего тебе там делать. Остерегайся, племянник, остерегайся!»
И, по своему обыкновению тетушка прибавила, как делала всегда, когда хотела прекратить разговор: «Тебя ждут больные».
Я отправился в город и час спустя вошел в дом одной старой женщины, моей пациентки. Там я застал мадемуазель Лору, сидевшую у изголовья крестьянки. Она щедро одарила несчастную женщину, страдавшую главным образом от лишений. Во время моего визита мадемуазель Лора сидела безмолвно. Когда же я, уходя, поклонился ей, она последовала за мной.
«Доктор Морер, я хочу попросить у вас прощения», — сказала она, когда мы вышли из хижины. «Прощения? У меня, мадемуазель?» — спросил я в недоумении. «Да, сегодня утром, споря с отцом из-за Аннеты… или, вернее, из-за мужа, которого он хочет найти для служанки, я предложила доктора…» — «Уверяю вас, мадемуазель Лора, что я вовсе не обижен вашей шуткой». — «Шутка эта, сказанная со злобы, была очень глупой, — призналась Лора без малейшего колебания и с презрением произнесла: — Предложить вас в мужья Аннеты!»
Она, очевидно, знала, какую роль играла в жизни отца обворожительная блондинка. Затем Лора протянула мне руку со словами: «Мир, не правда ли, доктор? Мы не враги?» — «Я никогда не был вашим врагом».
После этих слов она ушла. Весь последовавший за тем месяц мы почти каждый день встречались с мадемуазель Бержерон. Страдание и нужда почти всегда неразлучны. Там, где нуждались в моих попечениях, я находил Лору с ее щедрой помощью. Естественно, что вскоре между нами установились дружеские отношения.
Я видел, что она несчастна, что ее душит какая-то тайна, что она страдает от присутствия Аннеты, под влияние которой с каждый днем все больше попадал ее отец. Я не вызывал ее на откровенность, не предлагал помощи. Я ждал, что она начнет доверять мне и заговорит сама.
Бержерон, без сомнения, отказался от своих видов на меня. Вспомнив о том, как он выразил намерение положиться на Ренодена в выборе зятя, я спросил однажды у нотариуса: «Был ли у вас в конторе господин Бержерон?» — «Нет, доктор». — «Он приглашал вас в замок?» — «Тоже нет. Но я собираюсь отправиться туда без приглашения. Этот шаг я должен сделать по поручению одного из моих клиентов».
Тут мне вспомнился маркиз де Монжёз, чей разговор с нотариусом я невольно подслушал. Этот человек мечтал стать хозяином замка если не за счет его покупки, то хотя бы посредством женитьбы.
Представив, как маркиз, богатый, титулованный, красивый, делает предложение Лоре под покровительством нотариуса, имея все шансы на успех, я испытал острую душевную боль и тут понял, что полюбил Лору как безумный.
Много дней я лелеял мечту о том, что Реноден забыл о поручении маркиза или тот отказался от своих намерений, что он умер и бог знает что еще. Что поддерживало меня в этих обманчивых мечтах? То, что в продолжение двух недель после моей беседы с нотариусом я встречал Лору во время ее благотворительных обходов и она ни единым словом не намекнула на это предложение.
При каждой встрече она по-прежнему указывала мне нищих, нуждавшихся в помощи доктора, а я ей — своих больных, нуждавшихся в материальной поддержке. Только в конце второй недели я заметил, что девушка опечалена. Ее терзало какое-то горе, но она хранила его в тайне.
Наконец я заметил, что нравственная пытка подорвала ее физические силы. Утром, когда мы встретились на дороге из Виллезара в Кланжи, я был поражен при виде ее бледности, темных кругов под глазами и тяжелой поступи. Она остановилась и посмотрела на меня с печальной улыбкой, ожидая, что я ей скажу.
«Вы больны!» — воскликнул я. «О, вовсе нет, — ответила Лора, — разве что немного утомлена. Сегодня я прошла четыре лье…» Я покачал головой. «Нет-нет, это не усталость так изменила ваши черты. Вы больны… очень больны…»
Я взял ее руки в свои и, сжав их, взмолился: «Говорите, Лора, говорите!» Мой отчаянный голос тронул ее, она ответила с напускной веселостью: «Ничего не скроешь от этих докторов!» Затем, пристально посмотрев на меня, спросила: «Могу я довериться вам?» — «О, да, да, говорите!» — «Вы знаете решетку, которая отделяет дорогу от замка? Сегодня в одиннадцать часов я приду сообщить вам, какой болезнью страдаю».
В назначенное время я был у решетки. Ночь стояла теплая, воздух казался удушливым; небо было покрыто облаками. Когда Лора подошла к решетке, она была так слаба, что схватилась рукой за прутья, чтобы не упасть. Дыхание со свистом вырывалось из ее груди. Она спросила меня едва слышно: «Могу я положиться на вашу клятву?» — «Клянусь вам никому не открывать того, о чем вы мне сообщите».
Она опустила руку в карман, вынула какую-то вещь и протянула мне через решетку. «Возьмите!» — «Что это?» — спросил я, хотя на ощупь понял уже, что держу пузырек. «Это половина того лекарства, которое мне предписано принимать каждый вечер». — «Предписано? Кем же?» — воскликнул я. «Вашим коллегой, доктором Пижо». — «Вместо того чтобы обращаться к этому невежде, почему вы не обратились ко мне?» — «Это нужно спросить у Аннеты — она побежала за помощью».
