Папа затянулся своим «Беломором».
— Возьми меня с собой, — сказал он.
Он протянул мне свою большую ладонь.
Я снял портрет отца и вышел из квартиры.
Люди делятся на тех, кто строит воздушные замки, и тех, кто их продаёт.
Папа строил.
У него никогда не было денег, и он всегда чувствовал себя богатым. Он доставал последнюю мелочь, всю в махорке.
— Надо отдать бедным.
Когда мы проходили мимо инвалида на коляске, он бросал мне:
— У тебя что-нибудь найдётся? Отдай ему…
Он всегда считал, что у нас всё есть, а у них ничего. Все копили на чёрный день, папа тратил. Он боялся, что придёт этот самый день, а у него ещё что-нибудь останется. Он как-то сторонился денег и старался от них скорее избавиться, как от позорной болезни.
Однажды он забрёл на еврейское кладбище Ленинграда и раздал все деньги нищим.
— Мы могли поехать на море, — печально сказала мама.
— Им они нужнее, — ответил папа.
Он раздавал деньги бродягам, алкоголикам, бабкам-попрошайкам и вообще первым встречным, обращавшимся к нему. Однажды мы выиграли в лотерею большую сумму денег. Маме стало дурно, но не от счастья — она знала, что папа с ними сделает.
— Кому ты их отдашь? — спросила она.
— Я ещё не знаю, я должен посоветоваться с мамой, — ответил папа и поехал на могилу Неси Печальной в Мястковку. Он с ней всегда беседовал в ответственные моменты.
— Откуда у тебя столько денег? — спросила Неся.
— Я выиграл в лотерею и не знаю, что с ними делать, — ответил папа.
— Зачем ты играешь, босяк?
— Кто мог подумать, что я выиграю…
— Обещай мне больше не играть — ни в лотерею, ни в карты.
— Обещаю, но скажи мне, что делать с этими деньгами?
— Отдай их Шимену Кривому. Ты знаешь, как он болен.
— Он уже давно богат, мама, он умер.
— Тогда раздай нищим на кладбище.
— Они уже получили.
— Боже мой, — вздохнула Неся, — у меня никогда не было денег, откуда я знаю, что с ними делать?..
— Может, ты хочешь мраморный памятник, — спросил папа, — с колоннами?
— Я тебе ещё за этот не намылила шею, — ответила Неся. — Съездили бы лучше в Крым вместо этой плиты. Кому она нужна, плита?
Папа отослал деньги в Иерусалим.
«Для новых олим, любящих юмор», — написал он.
Папа получил благодарственную телеграмму президента.
Президент обещал выбить имя дарителя на каком-то камне.
Папа в ответной телеграмме просил этого не делать…
Ходил он весёлый и спокойный — карманы были пусты.
— Что за человек, — говорила мама, — у всех всё прибавляется — дома, деньги, машины. Скажи мне, что прибавляется у тебя?
Папа только улыбался в ответ и брался за свой любимый роман — «Иудейская война»…
Теперь, когда он умер, я могу ответить за него — я вычитал всё это у Толстого: у папы постоянно прибавлялось доброты.
Он не дочитал до конца несколько страниц. Жизнь еврея — это иудейская война, скажу я вам…
Я вышел во двор. Белая ночь кончилась. Белело окно комнаты, где я прожил сорок лет. Посреди двора стояла дворничиха Ариадна, в детстве она била меня метлой.
— Улетаешь? — спросила Ариадна.
— Ненадолго. На месяц-два.
— Давай, давай! Хоть прекратятся эти визиты.
— Что вы имеете в виду?
— Не притворяйся дурачком! Этот старик на животных. Что это за безобразие, понимаете! Верблюдам вообще запрещено проникать в жилой дом.
— Меньше пить надо, Ариадна, — посоветовал я.
— Чья бы корова мычала, — ответила Ариадна и села на мусорный ящик. — Палестина, Палестина… Там, говорят, лечат гипертонию. У меня подчас за двести… Привези порошка.
— Хорошо, Ариадна, — пообещал я и двинулся к арке ворот. Вокруг на брёвнах сидели соседи.
— Палыч, — сказал Семён из третьей квартиры, — я живу ниже черты бедности… Попроси Бога: или пусть поднимет черту или пусть перекинет меня на другую сторону.
Лисицын был в форме капитана, медали бряцали.
— За честь флота русского попроси, — пробасил он. — Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг»!
Профессор Берг просил денег на искусственное колено.
— Всего миллион, — повторял он, — всего миллион.
Виталий Николаевич просил прислать весёлых людей.
У нас никто не смеется, — говорил он, — все занимаются добычей пропитания и никто не поёт. Пусть Господь пришлет нам «певчих птиц».
— Палыч, — кряхтел старик Яков, — у меня третий год унитаз не спускает. Нет боле сил на вокзал бегать. А водопроводчик не приходит. Попроси у Него унитаз, Палыч.
— Я устал быть евреем, — шептал Фаерман, — может ли он превратить меня в англичанина? Или немца. Согласен на японца…
— Попроси, милый… — начала тетя Сима, но здесь откуда ни возьмись появился синий «Мерседес» Венечки Агафонова, из новых купцов, бывшего дворового хулигана по кличке «Пердун». Оттуда выскочил его личный телохранитель и затолкал меня внутрь.
Венечка за ореховым столом разливал шампанское.
— Я на автобусе, — отбрыкивался я.
— Пей! — шумел Венечка, — в Израиле на «Мерседесе» не покатаешься. На ослах ездить будешь!
Он влил в меня шампанское и всунул в руки листок.
— Не потеряй, — двадцать пять процентов тебе! Займись этим сразу. Двадцать пять процентов!
… Где-то над Румынией я развернул листок:
«Эксклюзивное представительство, — прочел я. — Купля-продажа: мёд, белая мука, миндаль. Генеральный директор — Бенджамен Агафонофф».
Полёт был ночным. Было в этом что-то символическое: ночью я мечтал, ночью фантазировал, облегчая свою душу, ночью явился ко мне Мошко.
В темноте лётного поля светился самолёт. Я начал подниматься по трапу. Мне казалось, что я шел по лестнице Яакова.
Вдруг мне преградил дорогу старик с красными глазами.
— Мне кажется, вы не обрезаны, — строго произнес он.
Я уже давно заметил, что притягиваю чокнутых. Особенно в транспорте. Так, например, когда я колесил в Ригу и обратно, у меня в купе всегда оказывались стебанутые. Я уже не удивлялся.
— Поговорим после приземления, — я пытался его обойти.
— После приземления будет поздно, — патетически произнес он. — В Израиль вы должны прилететь
