нужному месту, спросить о чем-нибудь дурацком.
— Степан, а вот вы представились Коровьевым и поняли, когда я ответил про Никанора Ивановича… Вы что, читали “Мастера”?
— Конечно, нет! Я ж говорю — с трудом читаю.
— Тогда откуда…
— Маркарян присоветовал. Я спрашиваю его — как бы мне с Антоном так заговорить, чтоб шутейно было и не очень для него страшно? Тут он и говорит: назовись Коровьевым, это из такой-то книжки, Антон ее наверняка знает. А уж про Никанора я ничего не знаю, извини, — подмигнул мне Лембоев. — Это кто вообще?
— Да так, управдом… А еще вопрос можно?
— Валяй.
— Почему же меня выбрали Хранителем? У вас получилось бы лучше. Или у Маркаряна. Я-то при чем тут?
— Да хрен его знает, почему — откровенно сказал Лембоев. — Не мое это дело, узнавать, что да как. Карте виднее. Ясно одно: случайностей тут нет. Раз ты, значит, ты. Я же помог, чем смог, а дальше ты сам. Мне туда нельзя.
Лембоев щелкнул пальцами, появилась тетка, он жестом попросил еще коньяку. Она забрала пустые стопки, рискующие свалиться с сидений, и из воздуха дала нам новые. Мы чокнулись, выпили, и я сказал:
— Меня запрягли прямо как Бильбо Бэггинза, мы с ним похожи, оба домоседы.
— Я такого не знаю, — ответил Лембоев. — Это кто? Друг Никанора?
— Почти…
Оставшееся время мы молчали. Вдоль дороги тянулись ряды совершенно одинаковых деревьев, но в какой-то момент Лембоев стукнул по стеклу кабины (я бы уже не удивился, если бы обнаружилось, что мы едем вообще без водителя — самоходом, от колдунов чего угодно можно ожидать), и автобус затормозил.
— Доставай карту, — сказал Степан, — и иди вот в аккурат между этих деревьев. Ну, все. С богом.
Я махнул рукой Лембоеву и спустился по ступенькам. Автобус развернулся и поехал обратно. Передо мной был лес.
Глава XV
Ирина Мамаева
Межевой портал
Ирина Мамаева (1978) — живет в Петрозаводске. Писатель, драматург, сценарист. Автор книг “С дебильным лицом”, “Любить и жалеть”, “Земля Гай”. Печаталась в журнале “Дружба народов” и др. Лауреат премий “Открытая Россия” (2004), “Соколофф-приз” (2005), “Эврика” (2006), Валентина Распутина (2007) и Антона Дельвига (2008).
Время перевалило за полдень. Небо было прозрачно-синее, без единой тучки, и солнце висело над головой яркое и бескомпромиссное. Запах конского пота забивал ноздри, и больше не было ничего: никаких других запахов, звуков, ни птицы, ни мухи — только солнечный свет и земля, ровная, немного потрескавшаяся, простиравшаяся до самого горизонта, как будто вся земля была плоским блином и покоилась на трех китах. Только небо и земля. Говь, как говорят монголы, пустота.
Лошади шли той мелкой, нетряской рысью, которая здесь зовется шохшиг. Бух-бух-бух-бух — свой мерный ритм отбивали копыта. Но он скорее ощущался телом, чем слышался, — удары тонули в сухой земляной пыли. Мне казалось, что я и сплю, болтаясь в седле, и бодрствую одновременно. И вижу, и не вижу. Свои колени, переметные сумки с едой и водой, ноги, опирающиеся на стремена, лошажьи плечи, двигающиеся вперед и назад…
Чтобы выплыть из этого забытья, я оглянулась на Дашку. Она тряслась справа и немного позади меня, расслабившись, распустив поводья, почти уткнувшись подбородком в грудь. Голова ее крупного по монгольским меркам серого коня сонно болталась где-то около моего колена, нижняя губа отвисла, глаза были закрыты. С таким же точно видом, наверное, бежал и мой маленький хитрый гнедой.
Но если я почти сплю, теряя счет времени и пространства, если спит в седле Дашка, если спят на ходу наши кони, то кто ведет нас, кто смотрит вперед, держит хоть какой-то ориентир в этой сине- коричневой пустоте? Куда мы едем, черт побери?
Последнее я сказала почти вслух. Наподдала слегка ногой по морде Серого, отчего тот вскинул голову, сбился с шохшига и вернул в реальность Дашку.
— Что? — тут же испуганно вскинулась она.
А я вытащила из кармана камуфляжных штанов карту. Мы остановили коней.
— Я же говорила, надо было взять проводников! — тут же вставила свою любимую фразу Дашка, потягиваясь в седле и озираясь по сторонам.
У подножия горы Хад-Овоо мы свернули с дороги, что вела от Эрдене-Худаг в Галбынговь, запаслись водой и едой в Улзийт и направились ровно на юг. При себе у нас была карта, где старым монголом строго на юге от Хад-Овоо, за солончаком, был нацарапан кривой маленький крестик — цель нашего путешествия, монастырь Зууне-Харын. Сверяясь по солнцу, компасу, навигатору и карте, мы двигались в пустоте, лишенной каких-либо ориентиров. “Недалеко это, дней пять, а о-двуконь — три”, — напутствовал монгол. На “о-двуконь” у нас не было денег. Но и без сменных лошадей, по нашим расчетам, вчера мы должны были миновать солончак, а сегодня днем — добраться до монастыря.
— Надо было взять верблюдов! — снова высказалась Дашка, вытирая со лба пот.
В общем-то, понятно, что она хотела сказать: мы заблудились.
— Сама знаешь, что уж теперь, — сказала я, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие.
Вялые, обвисшие переметные сумы болтались у меня за коленками: для нас вода еще была, для лошадей — уже нет.
Я с умным видом приподнялась на стременах и внимательно оглядела горизонт. Не было ничего, ровным счетом ничего, за что мог бы зацепиться глаз. И только воздух кругом, само пространство было густым, таким плотным, что приходилось через него продираться, даже просто вскидывая ко лбу руку, чтобы вытереть пот.
— Тебе не кажется, что мы вовсе не в пустоте? — решила поинтересоваться я у Дашки. — Как будто кроме нас здесь еще много-много… всего. Просто мы этого не видим.
— Кажется, — охотно согласилась она. — Только я не могу понять чего.
Я надвинула панаму на самый нос и тронула коня вперед, прямо на ослепительное солнце, висящее в пустоте.
— Чем дольше я нахожусь здесь, тем больше мне кажется, что это… ну, то, что кругом, здесь… что это — время. У нас на севере — лес. Трава, кустарники, деревья. Они поглощают время, они им питаются, вбирают его в себя, формируя свои годовые кольца. А здесь нет ничего живого. И время остается невостребованным. Оно бесконечно наслаивается пластами, если так можно выразиться, друг на друга. Минута на минуту, час на час, год на год, век на век…
Дашка ехала со мной стремя в стремя, как будто прижималась ко мне в испуге. Или это я приписывала ей свое состояние? Чем больше я говорила, тем все больше пугалась сама.
Я посмотрела на Дашку.
— Как будто все эпохи, все великие народы никуда не ушли отсюда, как будто все битвы происходят здесь разом и прямо сейчас, — она с трудом выговорила это и побледнела.
Мы одновременно в ужасе обернулись, как будто сзади в нас могла прилететь стрела.
— Как будто стоит пришпорить коня, чтобы он сделал прыжок и…
И я в ужасе вцепилась в подругу, вдруг поверив, что она действительно собралась отправиться
