ведь так? Базар о том, у кого хата с краю, а у кого — нет, — и он с интересом уставился на Шерстобитова.
— Да, хочу я спасать Россию, хочу, — почти взвыл в ответ на его слова тот. — Евдокию Лембоеву спасать хочу, — и вдруг схватился за голову: — Господи, что я несу?
— С меня хватит, — неожиданно для всех заявил лже-Маркарян и решительно вышел из горницы, хлопнув дверью.
Все почему-то растерялись.
— Анекдот вспомнила, — вдруг всплеснула руками Светочка. — В больнице висит реклама: “Доктор Прохин, лечу от всех болезней”, больной проходит мимо: “Лети, лети, далеко не улетишь…”
— У-а-ха-ха! — единственный из всех, загнулся от смеха оленьеводьевский ассенизатор.
И тут же за окном раздался звук поднимающегося в воздух вертолета.
Я не хотел, но тоже немного глупо хихикнул. Хотя, если разобраться, с уходом самого главного злодея — черта, как про него сказал колдун-Лембоев, — мне стало, мягко говоря, не по себе. А твердо говоря, я почему-то перепугался до смерти. Ибо уже если черти начинают во всем разочаровываться, то что же тогда нам остается?..
Между тем Наташа уже вытащила откуда-то огромный самовар, нащепала лучинок, собрала безумный русский агрегат, выведя самоварную трубу в общедомовую, и, собственно, засамоварила сам чай. Лембоев охотно помог ей собрать на стол.
— Какие же вы странные, странные люди… — Шаманка сама первая уселась перед самоваром, опершись о столешницу и подперев щеку рукой. — Что-то вам вечно надо хранить, кого-то спасать, верить в сверхъестественное… Да вы садитесь, чайку попьем.
— Да ладно тебе, Наташка, хватит, может, над людями издеваться, а? — по-свойски толкнул ее локтем в бок Лембоев. — Межевой терминал-то работает. Силищи-то сколько — ё-моё.
В первое мгновенье я не понял, о какой силище говорит Лембоев, а во второе меня накрыло. Я чувствовал себя сильным и… добрым. Это было именно ощущение доброты. Любви ко всему живому. Мне хотелось всех спасти. Я всё и всех любил. Я обвел глазами комнату и вдруг понял, что не только я переживаю подобные чувства, но и все остальные…
— Спасите себя для начала. Сделайте счастливыми своих близких. Помогите с дровами старушке Лембоевой. А потом, глядишь, и мир изменится, — улыбнулась Наташа. — Да они и сами начинают это понимать.
Пришибленные пониманием Лепота, Шерстобитов, Вагиф с Павлом, Варский со Светочкой подтягивались к столу.
— А карта… Карта — это все ваше страстное желание чуда, моментального и всеобщего преображения, — Наташа говорила это как будто себе под нос, разливая чай.
— А потрудиться ради этого чуда не хотите, ленивцы, — неожиданно обозвал всех Лембоев.
Мне сразу стало стыдно.
— Мишка, что стоишь как пень? Давай чаю пофурындаем, что ли? — обратился впервые за все это время ко мне Володька.
…И тут у меня снова случился когнитивный диссонанс, или, попросту, немного поехала крыша.
Непроизвольно я пошарил руками по груди — еще не хватало, чтобы у меня при всех отросли сиськи четвертого размера и я превратился в Машу…
— Я — Антон! — осторожно сказал я Володьке.
— Мишка, ты что? — удивленно уставился он на меня.
И тут дверь в комнату распахнулась. И на пороге появилась некая чопорная леди преклонных лет с сердитым подбородком и мопсом под мышкой.
— Listen[11]… — первая обратилась она.
— Я не понял, а кто здесь “лысый”? — мрачно перебил ее Лепота, который был слегка полысее Шерстобитова.
Глава XVI
Ирина Павлова
Точка
Ирина Павлова (1986) — живет в Санкт-Петербурге. Педагог, журналист, детский писатель, литературный критик. Печаталась в журналах “Кукумбер”, “Чиж и еж”, “Мурзилка”, в газете “Пионерская правда”.
— Listen… — снова услышал я.
Шерстобитов, Володька, шаманка Наташа, Вагиф с Павлом, Лепота, самовар, стол — всё и все подернулись какой-то пеленой. Пелена качнулась и стала таять.
— Listen, you ok?[12] — женский голос настойчиво развеивал марево.
Я понял, что лежу. Причем явно не дома и не на любимом диване. Открыл глаза. Первое, что увидел, — трещины на асфальте. Маленькие и побольше, они разбегались, как речки на контурных картах, что мы заполняли когда-то в школе. Из трещин в асфальте пробивалась трава. Удивительно, до чего же неприхотливое растение…
— You ok?
— Окей, окей! — я попытался подняться. Тяжело. Голова гудела, как… как будто…
Удар.
Обернуться я не успел. Человек, ударивший меня по голове, очевидно, имел порядочный опыт в своем деле.
Я сидел на асфальте и как баран смотрел на худенькую блондинку, которая прекратила спрашивать, “окей” я или нет, и теперь, кажется, ждала от меня какой-то реакции, доказывающей, что все хорошо.
“А где все?” — захотелось спросить мне, но тогда она вряд ли поверит, что я в порядке.
— Я окей! — попытался я улыбнуться. Но когда голова раскалывается — улыбка дается с трудом.
Блондинка в ответ тоже улыбнулась.
Телефон. Сумка. Я огляделся — ничего не было. Стал прикидывать, что пропало: ключи, кошелек, обратный билет, паспорт… Или паспорт я все-таки догадался сунуть во внутренний карман? Дрожащими руками обшарил промокшую куртку, потом брюки, потом, в тщетной надежде, даже нагрудный кармашек рубашки. Ничего. Даже двадцать рублей, отложенные на проезд, чтобы далеко за ними не лазить, — и те утащили.
— Черт! — выругался я.
Что теперь делать? Куда идти? Как добираться домой?..
Без денег, без документов в Москве! Шикарно!
— Missing something[13]?
По интонации я понял, что она спрашивает, но что… Гудящая голова отказывалась соображать на двух языках.
Я выразительно посмотрел на иностранку. Встал.
— Что-то пропало, — вдруг заговорила она на русском. Ломаном, с акцентом, но на русском.
— Все, — кивнул я. И для убедительности хлопнул себя по карманам.
И тут заметил под ногами карту. Ту самую, нерадивого студента. Нагнулся. Поднял.
— Are you…?[14] — снова начала она, тут же смутилась и переспросила: — Твое?
— Угу, — я сунул карту во внутренний карман. Бесполезный клочок бумаги — единственное, что у меня осталось. — Спасибо! — кивнул я блондинке и побрел.
