любит меня… у-у-у…
— А это не любовь! Это баловство одно, честное слово!
Танька гладила плачущую Раиску по голове.
— Любовь ещё будет у тебя, Раиска, будет ещё. Какие твои годы?
— Успокойся, Рая, — поддержала Таньку Настя. — Зато ты теперь знаешь, какой он. И не будешь обманываться больше.
Главное, что ты сама… сама любила его. — Макарова пыталась сказать Раиске то, что говорила самой себе. — Главное — это твоя любовь.
Едва ли Раиска поняла её.
Раиска — рыдала.
Танька Макарова не позволяла себе рыдать. Она думала. Вот уже второй месяц Танька Макарова думала о том, что с ней случилось.
Как ни странно, думать не мешали ни зачёты, ни экзамены.
Ещё и ещё раз повторяла Танька в уме свою историю. Ещё и ещё раз вспоминала, как всё начиналось, как они гуляли со Святославом, как целовались.
Но почему же любимый предал её? Потому что не любил? Нет, он любил… трудно представить себе, что обманулась она в самом главном. В том, что любима была.
Любил, любил, любил…
Тогда что же? Струсил? Пожалел, что придётся расстаться со своим образом жизни, наперекор родителям пойти?
«Modus vivendi» — вспомнила Танька латынь, первый курс. Да, модус, так модус. Поискать ещё его, такой модус.
И Танька призналась себе, что два этих образа жизни — её и её любимого, действительно были очень разными. Как на разных планетах.
«Мы — инопланетяне, — сказала сама себе Танька, и сама себе улыбнулась. — И не смог он. Не может он жить — по-другому. И любовь его — как любовь инопланетянина. Кто их знает, как они любят, эти инопланетяне?»
«Так могу ли я винить его?» — спросила она себя.
И ответила себе: «Нет, не могу».
Нет, Танька не винила его. Но жалеть о том, как всё получилось… Но жалеть о нём… жалеть о своей несбывшейся мечте, о своей любви — никто не мог ей запретить.
«Моя любовь — остаётся со мной, — подумала Макарова. — И никогда, никому я не скажу, что ошиблась».
Конечно, всё правильно. Образ жизни. Такой странный образ. Что-то он напоминает… Что-то он напоминает, этот образ… Дзынь! Дзынь!
Нет, нет. Наверное, это слишком…
Откуда-то всплыл образ… Образ, хранящийся в глубинах памяти, даже у самого ни во что не верующего человека.
Звон серебреников, оплачивающих образ жизни.
Глава 13
Единственной, кто почувствовал что-то неладное, происходящее с Танькой — как ни странно, оказалась Настя.
Настя приступила к расспросам — по-хирургически.
— Говори, что с тобой? — приступила Настя к операции как-то вечером, когда осталась с Танькой дома вдвоём. — Ты на себя стала не похожа, Танька!
— Ничего не случилось.
— Говори, я же все понимаю.
— Как это ты понимаешь?
— По косвенным признакам.
— По каким?
— Танька, ты поссорилась с ним?
Тут уже Танька не могла молчать. Прямые вопросы всегда ставили её в тупик.
— Угу, — сказала Танька.
Потом она помолчала ещё немного, и сказала просто, без прикрас:
— Изгнана была с позором, как уличная девка. И мой любимый меня не защитил. А его родители отказали мне от дома. Не парой я их сыну оказалась. Заподозрили меня, что я на их квартиру претендую. Вот так.
— А он?
— Я же говорю тебе. Не защитил.
— Жаль. Только ты не жалей о нём. Он — и мизинца твоего не стоит. Подожди, он ещё придёт к тебе, и просить будет, чтобы ты вернулась.
— Чего мне ждать… Я ведь люблю его…любила.
Танька не заплакала. Просто голову опустила и сидела так, не двигаясь. И Настя подошла к ней и обняла.
И так они сидели вместе, на кровати у Таньки. В комнате было тихо, и только лёгкий ветерок раннего лета раздувал занавеску в открытом окне.
Нет, не обошлось без «несчастных любвей», не обошлось.
Хорошо, что сессия уже заканчивалась. Впереди было лето. А семье Поливиных предстояла разлука.
Блеск лейтенантского бала отсиял, как призрачный свет белой ночи.
Серёжка с Наташкой поехали на родину, в отпуск. Костик отправился к бабушке, в Вологду.
Раиска, едва оправившись от «несчастной любви», поехала к себе, под Одессу, на Чёрное море. Горе топить в море, так сказать.
А Макарова, Ипатьева и Кулешова — собирались на практику, положенную после четвёртого Курса.
На первую врачебную практику.
Настина же любовь так и осталась незаконченной, неопределённой. Танцы на балу, белые ночи… Так, блеск один. Может, и готова была Настя услышать от Костика какие-то «главные», какие-то нужные слова. Ждала Настя…
Ждала-ждала, да не дождалась. Не решился Костик — не сказал ничего. Как тут поймёшь, почему. То ли смелости не хватило, то ли любви.
Два года — срок немалый. И в первом, и во втором случае — тяжело решиться на что-нибудь… После двух-то свиданий…
«Значит, нет. Всё правильно, так и должно быть. Ничего не получится у меня с этой любовью. Разве что-нибудь хорошее может быть у меня? Нет. Нет».
Горько было Насте. Эх, как горько! Настя свернула свою любимую чёрную кофту и положила её в сумку. Она собирала вещи, чтобы ехать на практику.
«Лучше было бы — и не начинать. И не чувствовать ничего, чтобы потом не плакать», — Настя задёрнула молнию на сумке.
Тут поневоле зауважаешь Поливиных — и Наташку, и Серёжку. И любовь у них крепкая, такая, что разлуки не боится.
Смотрите, смотрите девчонки, на подругу свою, на любовь её. Только завидовать не надо.
А то Зинка Ипатьева, бедная, ходит уже, как тень. Все глаза выплакала, провожая Серёжку. И не подойти ей к нему, не обнять…
Нет уж, надо лучше подумать, как практику проходить!
