И если расстроенный Васька садился в автобус, или в трамвай, то автобус ломался, а трамвай жутко скрипел тормозами и балансировал на грани. Метро Ваську выдерживало.
Правда, один раз, в вагоне метро начался пожар. Все жутко испугались и на остановке бросились вон из вагона. Даже ребята из Васькиной команды.
Васька только не бросился. Он подошел к огню и накрыл его своей курткой. Это было правильное решение. Васька-то знал, почему вагон загорелся. Потому что команда рэгби, за которую Васька играл, проиграла, и с треском. И поэтому Васька откупился от вагона своей курткой.
Вагон всё понял, и огонь погас. Когда пожарные прибежали, огня уже не было.
Да, конечно, ведь и куртка-то эта была — Васькина, а не чья-нибудь. Она большая была, эта куртка. Рост у Васьки был — за метр девяносто, и вес — за сто килограммов.
Да, был Васька богатырём, богатырём по жизни. По силушке своей богатырской, и по невозмутимости своего характера.
Бывало, Антонина ругает его, надрывается:
— Васька! Ну, когда ты уже научишься за собой вещи убирать? Ну, сколько можно спотыкаться о твои ботинки? Сколько я могу эти корабли переставлять?
— Ма, да ты же у нас — главный капитан!
— Я, может, и капитан, а вот кто ты у меня — я что-то до сих пор понять не могу.
— Я — юнга!
— Да какой ты юнга! Ты любую фок-мачту завалишь!
Вот и всё. Попробуй, поругай такого. Себе дороже.
Он и спорт себе выбрал соответствующий. Редкий, да меткий. Рэгби. Играл Васька в схватке, в первой линии. Это, кто не знает, когда человек десять таких же, как Васька, сшибаются на поле лоб в лоб.
Десять, конечно, сшибаются, но всегда есть трое, что стоят впереди всех, с той, и с другой стороны. Вот Васька там и стоял, в серединке.
Что было бы с Васькой, если бы не это рэгби, трудно сказать. Куда бы он силушку свою богатырскую вкладывал?
Поэтому, как только на кухне падала пара тарелок, Антонина Ваську спрашивала:
— Вася, а у тебя когда тренировка-то?
А вообще-то учился Васька в некотором, и даже очень неплохом, по теперешним меркам, институте. И был он уже на втором курсе, и учился неплохо.
Только Антонина никак заметить не могла, когда же он учился. Васька открывал учебники исключительно редко, только во время сессии. Листал.
— Когда же ты учишься, Васька? — приставал к Ваське отец. — Ты учти, что твои игрушки, и даже твои медали — это не главное!
— А что главное, папа?
— Профессию получить!
— А… Так я получу!
— Как же ты получишь, когда ты книжек не открываешь?
— Открываю.
— Когда?
— В метро.
— Ты же едешь стоя, ёлки палки! Ты же в час пик выезжаешь!
— А мне место уступают!
— Почему-то мне — не уступают! Хотя я старше тебя, оболтуса, в два раза.
На этом разговор об учёбе и заканчивался.
Глава 4
Жили Васька и Пашка в одной комнате. Трудно было более разных людей под одной крышей поселить.
Васька, особенно если не было дома родителей, всегда музыку на полную громкость врубал. Как врубит что-то такое… несусветное. Ещё хорошо, если «битлов». А то — и что-нибудь вроде Мерлина Мэн- сона.
Пашка такого выдержать — был не в силах. Пашка убегал на кухню. А если совсем невмоготу становилось, то к бабушке.
— Васька, тебя бабушка зовёт!
— Что, нажаловался уже?
— Да где же — нажаловался? От твоей музыки сейчас перепонки лопнут!
Против бабушки Васька не возражал. Васька тоже любил бабушку, но по-своему, конечно. Он любил её так же, как любил всё остальное на свете — просто. Просто любил. Помочь, перенести, передвинуть… Короче — передвинуть шкаф. Истинно, и по-мужски.
А для тех, кого Васька любил, любит, или полюбит, Васька бы мог свободно передвинуть пару-другую высоких гор.
Девушки у Васьки не было. Если не считать школьных, и позабытых уже Любовей, то у Васьки не было вообще никого.
— Васька, ты когда уже женишься? — посмеивался над Васькой отец. — Хоть бы ты уже женился, да к тёще жить ушёл.
— А, избавиться хотите от меня? А вот и не выйдет! Моя невеста ещё не родилась, — отшучивался Васька.
— Ему надо в баскетбольную команду за невестой идти, — это уже Пашка кусал брата за больное место.
Но зря. Всё равно, Васькиной толстой шкуры прокусить было невозможно.
— Да нет, я лучше в синхронное плавание подамся.
— А почему в синхронное? — покупался Пашка.
— А чтобы мелкого, но много. Может, и брательнику чего-нибудь перепадёт. Тебе, Пашенька, тебе.
У Пашки тоже — туговато было с женским полом. На уровне «неясного томления духа», как выражалась бабушка Шура. И сколько надо было ещё томить его, этот дух… И в какой печи…
Роста Пашка был — чуть пониже брата, и худее его — ровно наполовину. Но Пашка же ещё рос!
И хороши же были оба брата, когда рядом стояли!
— Васька, убери с полу свою форму! Воняет! — это Пашка не выдерживает, и сдвигает Васькину форму ногой, с прохода.
Васькина форма, и правда, чистоты воздуху не добавляла.
— Не воняет, а в рабочем процессе сушки. Высохнет — уберу.
— Ты там, на тренировках своих, потеешь, как свинья! — выпаливает Пашка.
За такое можно было и схлопотать. Пашка это понял только тогда, когда уже сказал.
Да он и не говорил вовсе — оно само вылетело.
Но Ваську сложно было разозлить. Такие простые вещи его, как правило, не прошибали. Вообще, трудно было проследить за Васькиным мыслительным процессом.
Васька задумчиво посмотрел на Пашку и сказал тихим и спокойным своим баском:
— Свиньи не потеют. Свиньи — не потеют, браток.
Пашке стало стыдно. И он ретировался в комнату бабушки.
Войдя, он присел на стул, около небольшого письменного стола.
— Ба, а свиньи потеют? — глубокомысленно спросил он.
Бабушка немного знала своих внуков. Она отодвинула свою книгу и посмотрела на Пашку поверх очков, съехавших на нос:
