Он тоже жил в Подмосковье.
Васька же просидел в коридоре, около реанимации, примерно часа три. Жизнь отделения, со всей его суетой, целых три часа текла перед Васькиными глазами. Больных привозили и увозили. Рядом с некоторыми несли капельницы. Некоторых привозили без сознания. Голых, прикрытых простынями.
— Слушай, пересядь, а, — сказал ему парень лет двадцати пяти, одетый в голубоватую пижаму и в такую же шапочку. — Пересядь, а то я третий раз об твои ноги спотыкаюсь!
Парень, вероятно, ожидал сопротивления. Мол, где хочу — там и сижу. Но Васька пересел. Молча.
Когда парень проходил мимо Васьки примерно раз шестой, он снова обратился к нему. На этот раз — с вопросом.
— Ты кого ждёшь? — спросил парень.
— Я сын… — сказал Васька. — А ты кто?
— А я студент… Я на практике тут. Я смотрю — ты сидишь всё, сидишь… Никого не зовёшь, ничего не просишь…
— Сейчас попрошу, — ответил парню Васька. — Разведай там, как мой батя…
И Васька назвал фамилию.
— Ладно. Сейчас всё узнаю, в лучшем виде.
Парень вышел через пять минут.
— Ты так мог ещё сутки сидеть, никого не спрашивая! — сказал он.
— Что с отцом? — Васька начал приподниматься над стулом.
— Да сиди, сиди! Ничего страшного. Пока. Твоего батю уже на операцию взяли. Его подняли внутренним лифтом. Только что. А потом должны снова сюда спустить, в реанимационное отделение, только на послеоперационную половину.
— А что там у него? Рак? Или язва? Это ты можешь узнать?
— Много хочешь, и всё бесплатно. Васька посмотрел на парня, и сказал:
— Вероятно, тебе надо заплатить… за информацию…
— Да ладно тебе! — парень махнул на Ваську рукой. — Как только узнаю, я тебе скажу.
И Васька снова остался наедине с белой стеной коридора.
И Васька начал молиться.
Молился Васька об отце. О жизни его молился Васька…
Он собирал всю свою силу. Пытался собрать.
Не сразу, не сразу получалось у него…
Много было в нём силы, но была она по разным углам Васькиного сердца растыкана — разбросана…
Много было в нём силы, но была она, в основном, направлена в другую сторону, и не хотела сразу подчиниться Ваське…
Много было в нём силы, но она — всё норовила вырваться…
Много было в нём силы, но не было у неё доброго хозяина…
Но Васька собирал силу, как мог, и Васька молился.
Сначала — для него перестало существовать время.
Потом — исчезло пространство, и только белая стена коридора маячила, какое-то время, перед Васькиными глазами.
Потом и стена исчезла.
Потом — и Васьки самого как бы не осталось. Осталась только мольба, только просьба: «Боже, сохрани жизнь отцу! Прости ему всё! Пусть не рак это будет, а язва! Боже! Пусть это будет не рак, а язва! Боже, оставь его в живых! Боже… Боже…»
— Эй, ты!
Васька очнулся от того, что его теребили за плечо. Это был его новый знакомый, студент-медик.
— Эй, ты! Заснул, что ли? Просыпайся!
— Ты… — Васька очнулся. Перед глазами был всё тот же коридор. — Что там, у отца?
— Батя твой — счастливый билет вытянул. Язва! Ему сделали резекцию, то есть — часть желудка удалили. Но — не высокую резекцию. Хуже бывает, это я тебе говорю! Зашивают уже.
— Так у него — не рак?
— Не рак, не рак! Заладил тоже! Я тебе русским языком говорю: кровоточащая язва. Почти прободная, поэтому и резекцию сделали…
Глава 19
Отец медленно поправлялся. Его уже перевели из реанимации в общую палату. Первые двое суток Тоня была у его кровати, не доверяя никому. Но дальше — ей надо было отдохнуть. И тут Андрей позвонил.
— Мама, Лиза едет тебя сменить. И не возражай! Она и деньги везёт, пятьсот долларов. И не возражай! Используй их так, как сочтёшь нужным. Хочешь — врачам, хочешь — на лекарства. Как надо, так и используй.
Ну, что тут скажешь. Да ещё и Лизавета оказалась не брезгливой, и проворной. Сразу поняла, что к чему, и осталась с отцом, без страха и сомнения.
«Может, и правда… сын выбрал то, что надо. — думала Антонина, спускаясь в метро. — А то, что не ласковая ко мне… да заносчивая… А я к ней — какая? Это мне кажется, что я — справедливая. А как меня Васина мать не любила, царство ей небесное. Особенно поначалу. И я её не жаловала. Пряталась от неё», — и Антонина улыбнулась, вспомнив, как это всё было.
А ведь было! Было! И молодость была, и зрелость. «Чуть было меня… Сергей-то… чуть было не увёл от Васи. Уже Андрею было года два. Ух, Васька тогда чёрный ходил! Ревновал меня».
Поезд метро мчал своим чередом. Антонина не спала, но глаза её были закрыты.
«Да я знала, что не уйду. Не так я была воспитана, чтобы уходить. Но хотелось, ох, как хотелось… А как хорошо было, когда Сергей ходил за мной! Много ли надо женщине…»
— Осторожно, двери закрываются. Следующая остановка… — сказал такой знакомый голос.
Как это хорошо, что знакомый. Надёжно. Привычно.
— Дорогие братья и сестры! Простите меня, что обращаюсь к вам с просьбой. Помогите мне пожалуйста, кто чем может…
По вагону пробирался инвалид на коляске. Это был мужчина лет сорока, и у него не было обеих ног.
— Опять эти попрошайки! — проворчал сосед Антонины. — Совсем уже обнаглели! И сколько про них ни пишут, сколько по телевизору про них не рассказывают, а они всё ходят и ходят. Потому что милиции отстёгивают, а те их не гоняют. Мафия!
— Да, — ответила соседу Антонина.
«Да, — подумала она про себя. — Всё это так, а ног-то у мужика — всё равно нет. И не всякий может заработать, без обеих ног».
Антонина вытащила из кошелька десять рублей, и сунула проезжающему мимо мужику.
— Зря, — сказал сосед по скамейке.
— Да ладно… — ответила соседу Антонина.
«Не умеем мы быть благодарными. Друг друга благодарить — и то не можем. А не то что Бога. А если бы кто-то из близких, да вот так… Без ног… И без средств к существованию…Спасибо тебе, Господи… За всех моих. За мальчиков моих, и за невестку, и за внучку. И за Васю. Всё-таки язва, а не рак. Спасибо, Господи…»
— Осторожно, двери закрываются! — снова сказал знакомый голос.
Тоня могла расслабиться и не думать об остановках. Ей надо было на конечной выходить.
«Закрываются… Так однажды закроются за мной двери, и всё это закончится. Вся жизнь…»
