— Это что, Россия?
— Она самая! — еще радостнее подтвердила Люба.
— Да, да, конечно, было бы странно… — пробормотал незнакомец. — А где именно я сейчас…
— Это Тихий лес, — с готовностью разъяснила Люба. — А вон там, посмотрите, нет, правее — там наш город, Тихо-Пропащенск, может, слышали?
Человек испуганно глянул вдаль, где в утренней дымке виднелось что-то темное, слитое в сплошную линию, неразличимое, и сказал:
— Да, да, я знал… Я всегда знал, что где-то есть такой город… Скажите, это очень далеко от Москвы?
— От Москвы-ы? — протянула Люба и тихо засмеялась.
Он не понял ее смеха и спросил еще, торопливо, словно боясь, что женщина с козой исчезнут:
— До аэропорта далеко отсюда?
— А у нас тут никакого аэропорта нет, — виновато сказала Люба.
— А поезда? Поезда ходят?
— Нет. Уже года два как не ходят.
— А что же ходит отсюда? Может, пароход какой-нибудь? — продолжал допытываться незнакомец.
— У нас тут ничего никуда не ходит.
— А вон там, внизу, это что, дорога?
— Дорога, — подтвердила Люба.
— И куда она ведет?
— Так, никуда…
Незнакомец беспомощно оглянулся:
— Какое хотя бы число сегодня?
— 23 сентября 1999 года, — сказала Люба.
— Как? Уже? Не может этого быть!
Он вдруг побежал назад, на поляну, где только что лежал ничком, потом куда-то вбок, потом снова назад, при этом все время размахивал руками и выкрикивал:
— Подонки! Негодяи! Ничтожества!..
— Да вы успокойтесь! — не выдержала этой сцены Люба. — Пойдемте со мной, я вас козьим молочком напою, отдохнете с дороги, чего тут, в лесу-то, душу надрывать?
Незнакомец еще раз оглянулся по сторонам, словно соображая, есть ли у него другой какой-нибудь выход, и, убедившись, что другого выхода нет, поплелся за Любой. Всю дорогу он что-то бубнил себе под нос, мотал головой, всплескивал руками и даже пару раз нехорошо выругался. Одним словом, неизвестный страдал.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
Час спустя в маленькой однокомнатной квартире на последнем этаже крайней к лесу пятиэтажки сидели женщина Люба и ее лесной незнакомец и пытались выяснить, что к чему. Люба сняла козью кофту и платок и оказалась довольно молодой женщиной со светлой косой, тут же упавшей ниже пояса. Незнакомец, видимо, никогда такой косы не видевший, на секунду задержал на ней удивленный взгляд, но тут же и отвернулся. Сама Люба показалась ему некрасивой, какой-то уж слишком простой. Первым делом она налила гостю чашку теплого парного молока и сказала:
— Вот, попейте, это утреннее, самое полезное.
Коза Машка, привязанная на балконе, высунув морду между прутьев, внимательно следила за собиравшимися на Большой Свалке собаками.
Звали незнакомца Гога то ли Гоша — он как-то невнятно произнес, а фамилия… Вот фамилию он, оказывается, совсем забыл, но это ничего, утешала Люба, он вспомнит потом, сейчас главное не это, а то, что он вернулся.
— Не вполне, не вполне, — говорил Гога-Гоша, ерзая на табуретке. — Есть у вас карта?
Люба нашла в шкафу старый школьный атлас, отыскала нужную страницу.
— Вообще-то наш город на карте не обозначен, но это где-то здесь. — Она ткнула пальцем в невидимую точку.
Он взглянул с опаской и даже присвистнул:
— Мама родная! Так это ж край света! Ну подонки, ну негодяи!..
Люба вздохнула сочувственно, мол, что ж поделаешь, и подлила в чашку теплого козьего молока:
— Вы пейте, пейте, пока не остыло.
Он пил маленькими жадными глотками и украдкой оглядывал комнату. Комната была чистенькая, уютная, все в ней было расставлено и разложено строго по своим местам, нигде ничего не валялось и не висело, но что-то между тем странное было в этой комнате, а что — он еще не мог понять.
— Я вас не задерживаю? Вам, наверное, на работу пора? — спросил он, будто желая поскорее остаться один.
— На работу? Вы сказали «на работу»? — И она снова тихо засмеялась. — Какая еще работа! Вы что, с Луны свалились? Ах, ну да, конечно… Нет-нет, не беспокойтесь, ни на какую мне работу не надо. Вы лучше про себя расскажите, вы случайно не москвич?
— А разве вы меня не узнали? — удивленно спросил Гога-Гоша.
Люба виновато покачала головой: нет, она не узнала его. Может, если он вспомнит свою фамилию, тогда и ей будет легче припомнить…
— Это странно, что вы меня не знаете, — обиженно сказал Гога-Гоша. — До того, как я… как все это со мной случилось, меня довольно часто показывали по телевизору, практически каждый день, я был уверен, что меня все знают. Я… (тут он опять попытался вспомнить свою фамилию и опять не смог).
— Значит, вы действительно из Москвы! — всплеснула руками Люба. — Из самой Москвы! Даже не верится…
Он наконец понял, что странного было в этой комнате — в ней отсутствовал телевизор, а он, оказывается, все это время, сам того не понимая, искал его глазами. Впрочем, в комнате не было и обычной для городских квартир мебели. Кроме стоявшего посередине стола, накрытого самотканой скатертью, и двух табуреток, на которых они сидели сейчас с Любой, у одной стены стоял высокий узкий шкаф, очень старый, под завязку набитый книгами, а у другой — топчан, застеленный шерстяным пледом. Пол в комнате тоже был деревянный, добела вычищенный, и лежали половики, сплетенные косичками из старых простых чулок. По стенам развешано было всякое рукоделие — вышивки гладью и крестиком, аппликации из кусочков шерсти и сухих цветов, у окна же стояла какая-то непонятная штука, накрытая длинным вышитым полотенцем. Люба перехватила его взгляд и сказала:
— Это прялка.
— А почему у вас нет телевизора?
Она пожала плечами:
— А зачем? Света же все равно нет.
— Как нет? Совсем? — насторожился Гога-Гоша.
— Совсем, — печально сказала Люба. — Но вы не бойтесь, у меня лампа есть керосиновая и пара свечей еще осталась, на вечер хватит. Вы лучше расскажите, как там все было с вами? Куда они вас утащили, что они с вами делали?
Он хотел было ответить, но вдруг замер, с ужасом понимая, что с этой минуты, как Люба задала свой вопрос, он ничего не в состоянии вспомнить, ничего совершенно.
— Что, забыли напрочь? Я так и думала, — сказала Люба, слегка разочарованная. — Возможно, они стерли эту информацию из вашей памяти. Типичный случай. Не вы первый, не вы последний. Я, знаете ли,
