немного занималась этой проблемой, когда наш институт космических исследований еще… а ладно, не будем об этом. Вам надо отдохнуть, прийти в себя. Хорошо бы сейчас ванну горячую, да вот воды нет.
— Что, никакой? — снова напрягся Гога-Гоша.
— Никакой, — спокойно ответила Люба.
— А как же…
— Да как! За водой на ручей ходим, там у нас родник бьет, вода чистая-чистая, а греем во дворе на кострах. Ничего, привыкли.
Он наморщил лоб, что-то соображая:
— А до ближайшего города сколько отсюда?
— Километров пятьсот.
— Машину нанять можно где-нибудь?
— А бензин? — спросила Люба.
Он сидел на табуретке обескураженный и чувствовал себя гадко. Какая-то незнакомая женщина, какой-то Тихо-Пропащенск, черт знает где находящийся, сам он, неизвестно зачем свалившийся сюда, в эту странную квартиру без телевизора, но с козой… И потом эти неприятные провалы в памяти и главное — уже 99-й год на исходе! Он вдруг засуетился, снова стал косить глазом по углам:
— Мне надо срочно позвонить в Москву! У вас, конечно, нет телефона. У вас ничего нет. Как вы тут живете, я вообще не понимаю.
— Так и живем, — вздохнула Люба. — А позвонить можно только из мэрии…
— Ах, у вас есть мэрия? Замечательно. Проводите меня туда немедленно.
— Но… нас туда не пустят. Туда никого не пускают.
— Это меня не пустят? — Гога-Гоша возмущенно надул щеки и опять стал похож на кого-то, но Люба опять не успела сообразить на кого, как он уже с шумом выдохнул и обмяк, как резиновый мяч, из которого спустили воздух. — Да они сочтут за честь, да я… Пусть только попробуют меня не пустить!
Люба строго на него посмотрела и сказала:
— Ну, вот что. Я за водой схожу и молоко Машкино на рынок снесу, вернусь быстро, а вы ложитесь и отдохните немного, потом договорим.
И ушла.
Гога-Гоша почувствовал вдруг, как сильно устал за сегодняшнее утро, и решил, что немного отдохнуть не помешает. Он лег на топчан, натянул на себя плед, подозрительно попахивавший, как и все в этой комнате, козой Машкой, и попытался уснуть, но, как ни ворочался, не смог.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,
Город уже проснулся и жил своей жизнью. Навстречу Любе то и дело попадались женщины с маленькими тележками, на которых дребезжали пустые бидоны, кастрюли и ведра. Обычно в это время они направлялись за водой, на Овчаров ручей, находившийся как раз на опушке Тихого леса. Вообще-то в Тихо-Пропащенске был свой водопровод, построенный, как любили пошутить не чуждые поэзии городские чиновники, «еще рабами Рима». Со временем он стал давать протечку то в одном, то в другом месте, и пока в городской казне были деньги, его кое-как латали, надеясь дожить до лучших времен, когда можно будет произвести капитальный ремонт всей системы. Однако лучшие времена все не наступали, а водопровод в один прекрасный день прорвало прямо в центре города, в результате чего затопило подвалы всех стоящих в центре домов, включая мэрию, которая хранила в своем цоколе городской архив. Так что теперь, если вдруг кому-нибудь нужна была справка о рождении, вступлении в брак или, на худой конец, смерти, получить таковую было уже никак невозможно — все бумаги, подтверждающие гражданское состояние тихопропащенских жителей, смыло. Мало того, в тот же день в районе вокзала прорвало канализацию, по городу потекли фекалии, и на пересечении улицы Вокзальной с площадью Свободы (бывшей — Труда) все смешалось в один безобразно мутный и зловонный поток. После этого ЧП решено было отключить водопровод и канализацию совсем, тем более, что все равно содержать их дальше было не на что. Жители, как всегда, пороптали на жизнь и на власть, но быстро привыкли и приловчились за водой ходить кто — на речку Пропащенку, кто — на Овчаров ручей, а нужду справлять прямо там же, на берегу или в лесу, в так называемых Пастушьих пещерах, при этом ближнюю пещеру великодушно уступили женщинам, начертав прямо на скале большую корявую букву «Ж», а в дальнюю стали ходить мужчины, соответственно накарябав сбоку от входа букву «М», получившуюся очень похожей на знак Московского метрополитена. Детям до 12 лет разрешено было использовать кустики.
Любе повезло, она жила совсем близко от Овча-рова ручья и обычно успевала набрать воды рано утром, без очереди, но сегодня из-за своего непредвиденного гостя задержалась и решила сначала сходить на рынок, а уж потом за водой. С рынком Любе повезло меньше — идти до него надо было кварталов семь.
Раньше по городу ходили трамваи и автобусы, но с тех пор, как не стало электричества, замерли и трамваи, они стояли пустые и холодные на территории депо и тихо ржавели под дождем. Что касается автобусов, то некоторое время один какой-то еще ходил по Тихо-Пропащенску, но когда и куда он пойдет, никак нельзя было узнать, определенного маршрута у него не было, автобус этот был, как «Летучий Голландец», — вдруг появлялся из тумана, громко сигналил, пугая отвыкших от общественного транспорта прохожих, и также внезапно исчезал за углом. Поначалу некоторые граждане успевали, услышав сигнал, вскочить на подножку, но вроде бы этих пассажиров больше никто никогда не встречал. И постепенно жители города перестали садиться в автобус, поговаривали даже, что в нем и водителя-то нет, а ходит он сам по себе — неизвестно откуда и неизвестно куда.
Вообще в Тихо-Пропащенске происходило в последнее время много странного. Например, с тех пор, как город был отключен от телевизионных трансляций и радиосвязи, жители его стали активно писать письма своим родственникам и знакомым, живущим в разных других городах, чтобы узнать, что происходит в стране и в мире, а также намекнуть на желательность получения от них денежного перевода или хотя бы небольшой продуктовой посылочки. Они аккуратно заполняли конверты, сохранившиеся у них от старых времен, бросали их в большой синий ящик, висевший у входа на городской почтамт, и начинали ждать ответа, считая дни и недели. Но проходил месяц, другой, и никто в городе не получал не только посылки или хотя бы бандероли, но даже ни одного письма, не говоря уже о денежных переводах. Все прояснилось, когда на почтамте случился пожар, в результате, как потом написали в протоколе, «неосторожного обращения со свечой», на которой сам начальник почты, фамилия которого была Жмулюкин, пытался вскипятить себе чай. Тогда-то на тротуар вместе с другим имуществом вытащили три подозрительно плотно набитых мешка, два из которых уже вовсю дымились. За неимением воды их оставили догорать на проезжей части, а третий мешок оттащили подальше и, само собой, вскрыли. У присутствовавших при этом граждан разом вырвался из груди вздох удивления — в мешке оказались их собственные письма, писанные месяц и два, и три назад.
Каждый стал искать свое, но тут, как нарочно, поднялся ветер, и письма мгновенно разлетелись по всему тротуару, стали даже перелетать на другую сторону улицы, а некоторые полетели еще дальше, в сторону вокзала, и граждане бежали за ними, задрав руки и растопырив ладони, стараясь поймать их на лету, и штук пять поймали, но другие улетели безвозвратно. Самое же удивительное, что спустя некоторое время кое-кому из жителей Тихо-Пропащенска пришли ответы от их родственников и знакомых из других городов. Говорили, что их якобы занесло полдня бушевавшим над Тихо-Про-пащенском ураганом. Говорили еще, что этим же ураганом принесло даже небольшую посылочку, адресата которой легко нашли, поскольку указано было точно: «Первая Космическая, дом 3». И этот счастливчик долго потом всем рассказывал, что теща, про которую он думал, что она давно умерла, прислала ему из Сочи три кило зеленых мандаринов. Он это узнал из находившегося в посылке письма, а от самих мандаринов, отправленных, оказывается, еще зимой, осталась грязноватая кашица, которую пришлось выбросить на Большую Свалку, где ее долго обнюхивали, но так и не стали есть голодные собаки.
Что касается устроившего пожар начальника почтамта Жмулюкина, то он с ожогом лица и кисти
