Бедарев, московский журналист и поэт. Один из зэков, обнимая Виктора, говорил:
— Хочешь, я тебя порадую новой эпиграммой?
— Конечно, давай!
— Траур из черных и алых лент,
Умерли Сталин и Готвальд Климент…
В трауре лица стальные —
Когда же умрут остальные?»
Барак хохотал. Эпиграмма, действительно, была хороша.
Утром был страшный мороз – за 40 º Виктор сидел на нарах, пришивая к тоненькой лагерной куртке воротник от свитера – хоть горло защитить! Кто-то, увидя это, бросил:
— Все равно отберут на «шмоне».
— Ну, авось проскочу: «пролетариату нечего терять, кроме своих цепей», — отшучивался Виктор.
Тесная толпа, из 4-5 тысяч зэков сбилась в, коридоре из колючей проволоки; над людьми стояло облако изморози от дыхания. Прожектора резали темноту на клинья, за забором лаяли собаки конвоя.
Но вот открылись ворота, начался «шмон», и пошли обысканные пятерки к конвою за ворота.
Виктор шел впереди меня, и я видел, как надзиратель ухватил рукой подшитый к воротнику ошейник свитера: «Это еще что? Не знаешь, что ли, что «вольная» одежда не положена?!»
— Да это только ворот от свитера, — оправдывался Виктор.
— Я те дам ворот, раздевайсь!
И беднягу раздели на диком холоде: все накопленное в бараке и припасенное в путь тепло было потеряно.
За воротами стояли группы конвоя с овчарками и пулеметами на санках. Их офицер тоже вел счет принимаемых «пятерок» и, отсчитав 200 человек, отправлял очередную колонну через громадное поле к строительной зоне теплоцентрали и нефтеперегонного завода.
От ворот вахты жилой зоны лагеря до стройки был сделан широкий, освещенный сильными электролампами коридор из колючей проволоки, и по нему шли колонны заключенных с интервалом примерно в 100 метров. Впереди, сзади и по бокам заключенных шли солдаты с автоматами, пулеметами и собаками; перед началом пути старший конвоя произносил предупреждение, «молитву», как это называли арестанты:
— Слушай, колонна! В пути следования идти, не выходя из строя, пятерками. Руки держать сзади. С конвоем не разговаривать. При нарушении правил, при выходе из строя применяем оружие. Шаг вправо, шаг влево, прыжок — расцениваем как побег, стреляем без предупреждения. Колонна, марш!
Мы идем, подняв воротник, спрятав руки в рукава куртки, согнувшись, стараясь стать меньше и не отдавать себя на растерзание режущему ветру. Лица у нас закрыты носовыми платками полотенцами, просто тряпками, шаг убыстренный почти бег: все стремятся быстрей добраться до строительной зоны, где есть спасительные обогревалки и тес... По дороге мы в двух местах пересекаем шоссе — улица города. Там всегда стоят вольные люди и смотрят такими глазами... Многие из них бывшие арестанты, оставленные тут на вечное поселение. Вот и сейчас какая-то женщина, подойдя поближе, бросила в нашу колонну буханку черного хлеба. Кто-то ее подхватил, начал ломать, раздавая людям, так как конвой сразу кинулся отнимать… А на женщину конвоир натравил собаку и та порвала на ней куртку: такую же, как у нас, ватную телогрейку. Крик женщины, лай собак, матерщина конвоя и заключенных сливались в общий рев. Прибежал начальник конвоя, увели женщину, повели нас. Ничего особенного, обычное происшествие: это бывает часто.
В один из таких дней, тянувшихся однообразной чередой осиленных суток, я решился и начал с Виктором осторожный разговор, выясняя его отношение к побегу. Он понял меня с полунамека и отвечал, что сам давно об этом думал, но боится начинать, так как нужны верные люди, а стукачей слишком много и риск предательства очень велик.
Я попробовал разубедить его, и мы решили искать людей и подумать о месте возможного подкопа за зону. Место я уже присмотрел, но пока молчал: ведь людей еще не было, и делать подкоп надо было весной, а не зимой.
К вечеру мы обычно уставали до изнеможения. Но все же, придя в жилую зону и отогревшись, мы оживали и вечером читали, спорили, шутили, писали письма, которые потом пытались отправить через вольнонаемных шоферов, хотя это и грозило карцером.
Однажды и я послал такое письмо: запрос в адресный стол. Через 15-20 дней меня вызвали к оперуполномоченному. В кабинете спиной к окну сидел какой-то офицер.
— Ну, что, Шифрин, начинаешь «левые» письма писать? — с издевкой спросил он.
— Не знаю, о чем вы говорите, — отвечал я.
— А вот адрес ты запрашивал. Так ведь?
Я не знал, что отвечать: перехватили мое письмо или ответ адресного стола? Если мое письмо, то молчи - не молчи — карцер готов. Но если ответ, то это надо поспорить.
Офицер сидел, держа в руках на столе какую-то бумагу — это было не мое письмо.
— Адресный стол отвечает не на «левое» письмо, а на мой запрос, посланный еще с пути, через почту пересыльной тюрьмы.
Офицер разозлился: ход не удался.
— А что это за человек такой?
— Мой знакомый.
Офицер поднял тонкий листок папиросной бумаги и, держа его тыльной стороной ко мне, начал читать, на ярком фоне света из окна я увидел на бланке написанным чернилами адрес и прочел его, переворачивая в уме буквы, — остальной текст меня не интересовал.
— Но я тебе все равно адрес не скажу, иди! — грубо и резко броска офицер.
Я пошел к дверям, но не удержался и, выходя, повернулся:
— Адрес, присланный мне, я уже знаю: Герцена, 45 квартира 5.
На меня смотрели ничего не понимающие выпученные глаза сидящего. Он даже не ответил.
Выйдя, я думал: вот так складывается у охраны мнение, что «зэк все может». Я уже слышал, как два солдата говорили между собой на вышке после передачи «поста по охране врагов народа».
— Так ты гляди в оба!
— А что особенного: я на вышке, у меня автомат и пулемет, а они внизу, за пять метров!
— Это тебе поначалу все так просто, ты еще зеленый. Вот постоишь тут — насмотришься. Эти гады с места вверх на три метра прыгают и на десять вперед!
Наверное, этот солдат видел арестанта, сделавшего себе маленькую катапульту и тренировавшегося с ней, готовясь к побегу. А мой офицер теперь будет говорить: «Это не люди, а черти! Ну, как он мог узнать?..»
Но в лагере нашем не я один думал о побеге; люди эти не знали меня, я не знал их. Днем, во время работы, двое заключенных захватили зазевавшегося шофера грузовой машины, связали его и, уложив с кляпом во рту под штабель досок, прорвали машиной проволочный забор и уехали под градом пуль! Но, увы, их догнали... Вечером у ворот вахты мы шли, снимая шапки под матерщину конвоя: два окровавленных трупа лежали напоказ.
Тяга из зоны была так велика, что и это зрелище не остановило. Спустя несколько недель в нашей колонне был совершен беспримерный по выдумке и спокойствию побег.
Когда колонна пересекала наискось шоссе города, то по этому же шоссе шли вольнонаемные люди, и один наш зэк сделал то, до чего и мы могли бы додуматься: он вынул из-за пазухи штатскую шапку, надел ее, сорвал номера и, выждав секунду, когда конвоир отвернулся, вышел из ряда заключенных и смело пошел назад, навстречу конвою, шедшему сзади. Солдаты обругали его, посчитав, что какой-то «вольняшка» слишком близко подошел к колонне: ведь в телогрейках ходили все кругом. Лишь у ворот, через 20-30 минут, при пересчете была поднята тревога: побег!
Потом и Виктор принял косвенное участие в побеге: к нему подошел один заблатненный парень и попросил отвлечь на несколько минут внимание часового, стоящего на вышке забора. Виктор влез на крышу, на второй этаж недостроенного дома, стоящего почти напротив вышки, и начал... танцевать. Часовой на вышке явно заинтересовался. Виктор уморительно прыгал и делал самые неожиданные жесты и
