молибдена, свинца. К ним приезжали члены правительства, и лагеря поставили им ряд условий и требований. Мелкие условия приняли: сняли номера, установили маленькую зарплату, разрешили переписку. А коренные изменения и освобождение невинных людей игнорировали. Лагеря возобновили забастовку, и восстания были потоплены в крови: Воркуту расстреляли, Кингир раздавили танками, Норильск бомбили...
На одной из пересылок присоединился к нам молодой немец Зигмунд Ольснер. Мы быстро, по- лагерному подружились: ему было интересно многое из моей жизни, мне — из его. Решили начать практиковаться в английском языке и, чтобы не было скучно, рассказывать друг другу о своих детских и взрослых годах.
Мне было очень интересно слушать рассказ моего сверстника о его детстве в Германии: это звучало как рассказ о другой планете. Так добрались мы до военных лет. Оба служили в армии, оба были офицерами. И вот, Зигмунд рассказывает мне:
— Уже в конце войны столкнулись мы со случаями мародерства советских войск. Помню: выбили мы вас из городишка Гольдап в Восточной Пруссии и увидели там такое... Мебель из домов выброшена со вторых, третьих этажей, на паркете нагажено, гардины оборваны.
— А я ведь тоже был в Гольдапе...
— Так мы там рядом были?
— Очевидно, так. Но я там в боях не был.
— А я был. Командовал танковой ротой, мы заходили к вам с тыла, окружали. И помню я. когда дорогу перерезали, какой-то мародер-русский угонял в кузове американского грузового «студебекера» нашу немецкую легковую машину.
— Машина была голубая? — спрашиваю.
— Не помню точно, но кажется, — удивленно ответил Зигмунд.
— А ты стрелял по этой машине? — продолжал я.
— Еще бы! Я по этому мерзавцу бью и никак его укокошить не могу!
— И, наконец, попал ты в легковую машину в кузове?
— Точно! Но откуда ты знаешь? — Зигмунд все еще не мог понять. И действительно, такое бывает только в романах.
Это я тот мародер, который угонял машину. Был я в Гольдапе по делам, увидел на улице прекрасный голубой «опель-адмирал», но кто-то снял с него резину. Погрузил я машину в грузовик и поехал к себе в часть, а по дороге вижу: какие-то танки выходят справа, из-за леска. Я никак не думал, что это немцы. Но когда стрелять начали, понял... Разворачиваться было поздно: уж тут-то наверняка бы попали — и я дал газ, виляя по дороге. Когда меня тряхнуло, то думал, что конец, но потом увидел, что разнесло мой «опель»...
Мы от души смеялись! Сидели два бывших врага в советском концлагере и вспоминали, шутя, как один стрелял в другого.
Глава XVII
Нас выгрузили. Да-да, нас выгружали, мы были багажом, конвой передавал нас под расписку — своей воли у нас не было.
Когда мы ехали, то почему-то были уверены, что везут нас на Колыму. А попали в Тайшет, в знаменитый «Озерлаг», где, кстати, нет озер... Это место было известно тем, что там уже легли в могилу многие миллионы арестантов, и его называли поэтому «трассой смерти». Еще в 1946 году советская власть решила построить дорогу от центральной Дальневосточной магистрали в сторону Бодайбо, на реку Лену, к золотым приискам. И вот, на станции Тайшет — маленькой точке за тысячу верст от Иркутска — начали выгружать арестантов и гнать их в тайгу... Это была интернациональная трасса: под каждой шпалой лежали десятки и сотни мертвецов; тут жили и умирали русские и немцы, японцы и корейцы, украинцы и прибалты. И, конечно, евреи — без них тоже ничто не обходится...
И вот, мы в Тайшете. «Воронки» привезли нас в лагерь. Это пересылка. Здесь их две. Эта — № 025 — расположена прямо у центральной железной дороги, по которой проходят поезда «Владивосток—Москва». В зоне не больше тысячи человек, десяток бревенчатых длинных бараков. То, что рядом шли поезда, волновало нас: как уехать?.. Понимая, что пробудем здесь считаные дни, мы с Виктором ходили вдоль заборов и изучали, искали возможность побега. Но «дырок» не было. И мы понимали, что надо искать какой-то новый вариант побега. Но времени не было: мы — на пересылке.
Однажды у нашего забора остановился состав «теплушек» — товарных вагонов; из него высыпали люди, в основном, женщины и дети. Кое-кто из заключенных влез на крыши бараков, и вдруг раздались радостные и возбужденные крики:
— Коля! Маша! Сережа! Катенька!
Кричали из-за забора, кричали с крыш. Вскоре мы узнали, в чем дело: у нас в зоне было много «маньчжурцев» и русских «китайцев» — эмигрантов, живших всю жизнь в Маньчжурии и в Китае. Их советские власти, когда наши войска вошли в Китай, арестовывали и вывозили из Китая.
— Как к вам пройти? — надрывались люди за забором.
— К нам нельзя, мы в лагере! Это тюрьма! — отвечали с крыш.
— Какая тюрьма? У вас на заборе метровыми буквами написано «НЕФТЕБАЗА»!
— Какая нефтебаза? — недоумевали в зоне.
Оказывается, тюремное начальство нашло выход из положения: лагерь-то был виден из окон проходящих пассажирских поездов, и надо было как-то скрыть его. Вот и написали «НЕФТЕБАЗА».
За забором уже плакали женщины. А с вышек — закрытых со стороны железной дороги поднятым в этих местах забором — стреляли в воздух.
— Прекратить разговоры! Сойти с крыш! — орали надзиратели, бегая по зоне.
Произошло явно непредусмотренное...
Вскоре эшелон увезли, и в лагере воцарилась гнетущая тишина.
Этим вечером нашу группу неожиданно перевели на другую пересылку, в лагерь № 601, лежащий в глубине поселка Тайшет; это был особый лагерь. Рядом с этой зоной была администрация всей тюремной трассы Озерлага, и поэтому режим там был необычный: порядочные люди там чувствовали себя не на месте, а негодяи, предатели вели себя нагло. Мы сразу почувствовали обстановку. Нас поместили в барак с трехэтажными нарами, где вповалку ютилось человек четыреста. Скоро среди бушлатов и серых лиц я отличил одно, привлекавшее интеллигентностью и дышавшее спокойствием. Это был коренастый мужчина, среднего роста. Мы познакомились, его звали Аарон Ярхо. Вскоре я понял, откуда у него эта размеренность движений: он сидел уже с 1946 года. История его оказалась интересной и грустной. Когда окончилась война, он, в чине генерала, был начальником химической службы Украинского фронта, стояли они где-то в Венгрии. Тщательно все подготовив, он бежал на Запад, чтобы уехать в Палестину, и добрался до Италии. Но его настигли в Неаполе, оглушили вечером на улице, а очнулся он уже в московской тюрьме. Приговорили к расстрелу, и в камере смертников он просидел долго... За несколько дней, проведенных на этой пересылке, мы с Ярхо сблизились, его рассказы я слушал с большим вниманием и интересом.
— Тут неподалеку есть городок Ангарск и там с 1946 года строится громадный комбинат искусственного бензина. Механизмы этого комбината я сам демонтировал в Германии в 1945 и 1946 годах, когда еще работал в армии. И вот теперь мне пришлось побывать там на монтаже. Правда, я приехал уже несколько в ином качестве... Долбил я там мерзлоту в котлованах и смотрел — до чего довели комбинат. Думаю, что при сознательном вредительстве нельзя так успешно мешать работе, как это делается у нас из- за безалаберности и безответственности. За восемь лет работы строительство еще не окончено, и бензина нет. Отдельные узлы комбината начали работать, но там вечные аварии: несколько раз город заливали полуфабрикатом продукции...
— Ну, а вы все эти годы на какой работе, Аарон Евсеевич? — спрашивал я.
— Запомните, друг мой, одно золотое правило: в лагерях порядочный человек может работать только
