Потом я долго работал, делая другую шкатулку, на крышке которой инкрустировал работу художника Линке «Молитва за умерших» — о Варшавском гетто.
Когда я принес сделанное Шведу для просмотра и обыска перед отправкой домой, то первую шкатулку он пропустил, не поняв, а вторую начал разглядывать с пристальностью собаки, почуявшей кошку.
— Щось це не те, — сквозь зубы бормотал Швед, глядя на картину. — Що це?
— Это картина Линке «Молитва за умерших», память жертв войны, — отвечал я.
— За жертвы, говоришь? — задумчиво повторил Швед, не отрывая взгляда от шкатулки.
Нутром он чувствовал чужое, враждебное, но не знал, к чему придраться. Я был уже уверен, что он конфискует работу. Не меньше получаса он мытарил меня вопросами, но все же разрешил отправить ее...
Кроме футляров для телевизоров и радио, мы делали и мебель. И это была доходная для начальства работа. Уж нечего говорить, что начальники бесплатно запасали мебель себе и всем своим родственникам, но они еще и воровали! Мебель списывалась в брак и целыми машинами, вагонами увозилась в неизвестном нам направлении. И это делали блюстители закона на глазах у «преступников», которых они должны были воспитывать в советском духе и исправлять!
Обман и воровство царили и в зоне, и на так называемой свободе. В этом году все газеты были полны сообщений: «Рязанская область перегнала американский штат Айова по производству мяса и молока!» Наградил Хрущев секретарей обкома и председателей колхозов званиями Героев Социалистического Труда, пышно отпраздновав победу.
А потом вдруг Хрущеву в Рязани чем-то не угодили, и мыльный пузырь лжи был проколот: следственная комиссия «установила» — как будто это можно было спрятать! — что Рязанская область погибает от голода, нет ни мяса, ни молока, ни хлеба. А данные о победах существовали только на бумаге.
Секретарь обкома, когда его пришли арестовывать, застрелился. Сняли звезды Героев и с остальных. Но ведь тут же навесили их на других обманщиков!
А у нас начальство придумывало все новые меры зажима: уже полагалось лишь одно письмо в месяц, не стало ларька, ввели специальную полосатую одежду каторжан, свидания и посылки разрешили лишь при отсутствии случаев нарушения режима: а что стоило придраться к беззащитному?!
Начали всячески преследовать верующих: Библию объявили антисоветской книгой, ее уничтожали, даже выписки из нее сжигали. Многие верующие придерживаются обрядов, связанных с питанием: например, не едят мясного. А поэтому они жили на присылаемых им сухих овощах. Но теперь посылки запретили. Тогда эти люди стали делать в зоне маленькие огородики: по два-три метра. С трудом выращенные овощи сушили и ими питались. Страшно было смотреть на эти ухищрения как-то поддержать жизнь. Но и это решили прекратить: ночью в зону въехал трактор и уничтожил все посаженные нами огороды и цветы. У голодных отняли последнюю опору.
Но верующие держались. На хлебе и воде. Эти люди такие, как Нахум Каганов и Илья Мацопа, жили рядом с нами, и так было не месяц, так жили они годами.
Были герои и другого плана: в больнице лежал Николай Бессонов, голодавший уже третий (!) год. Начал он свою голодовку во время следствия в КГБ. «Я не виноват», — повторял он своим палачам. Но его осудили, а он не прекратил голодовку. Через год его парализовало — он продолжал держаться. Каждый третий день на него надевали смирительную рубашку, стягивали веревками и грубо всовывали в нос шланг, вливая «питательную» жидкость: манную кашу на воде.
Вместе с непрекращающимся усилением строгости режима администрация ввела и «пряник»: в зону начал приезжать спецлагсуд и рассматривать дела о досрочном освобождении лиц, «не имеющих нарушений режима, отличившихся усердием на работе и отсидевших две трети срока».
Для слабых духом это стало приманкой, и открытые выступления против администрации резко сократились; соответственно, подняли головы стукачи, предатели и другие негодяи, прислуживавшие начальству. Атмосфера в лагерях становилась все тяжелей и несносней.
Однажды в спецлагсуд вызвали сидящих с нами грузин, их было трое, и мы не знали, за что сидят эти замкнутые неразговорчивые люди, в лицах которых было что-то зверское. Суд зачитал обвинительное заключение, и весь зал — заседание было открытое — ахнул: они похищали для Берии женщин. Все трое были полковниками КГБ, и такова была их «работа».
Судья, явно бывший не на стороне этих негодяев, спросил:
— Как же вы могли совершать такое преступление?
А в ответ мы услышали:
— Подумаешь! Ведь эти женщины уходили потом живыми, да еще с подарками. А тот, кто к Сталину возил — спросите их — живых из Кремля не вывозил.
Это было сказано с простотой человека, привыкшего к своему «делу»: так, мясник на бойне не слышит крика убиваемых. Эти люди еще хвалились: от нас живыми уезжали!
КГБ начало очередную тасовку заключенных: верующих отделяли в зону № 7-1. Я прощался, как с близкими друзьями, с разными людьми: баптистами (и среди них — с молодым их руководителем Здоровцом), адвентистами (их мучеником Шелковым), православными (отцом Михаилом), католиками (отцом Брониславом), иеговистами (их было больше всех), обнялись мы со стариком Мацопой, жившим рядом со мной на нарах.
Эти чудесные люди уходили спокойными и сосредоточенными: они глубоко верили, что Творец ведет их нужной дорогой, и страдания принимали, как благословение. Они не сопротивлялись надзору в вещах мирских, но твердо стояли на своем, если задевались их религиозные убеждения — тут они были непоколебимы.
Лагерь № 7-1 был расположен неподалеку от нас видны были его заборы. И когда там собрали всех верующих, я часто смотрел в их сторону, и мне порой казалось, что светлые лучи идут от этой зоны, наполненной святостью и молитвами.
А к нам подбавили блатнячков, они внесли в наш быт шум и — шутки.
Один из них, например, притворяясь дурачком, обычно прерывал принудительные нудные лекции политвоспитания; неожиданно встав, он невинным голосом спрашивал невпопад: «А на Марсе люди есть?» Лектор сбивался, зал смеялся.
Однажды я слышал, как блатной рассказывал своим товарищам о приключениях своего побега:
— Иду я по тайге, компаса нет. Вот я утром гляжу, откуда солнце встало, и иду в эту сторону.
Вдруг один из слушавших совершенно серьезно спрашивает:
— Как же по солнцу? А вдруг эта «балдоха» с другой стороны «выканает»?
Вот каков уровень знаний этих людей, перед которыми большевики не в меньшем ответе, чем перед всеми остальными.
Когда Анатолий Рубин попал в следственный изолятор за помощь беглецам, у меня осталась полученная им «левым» путем со свободы книга.
Передавая ее мне, он сказал: «Это чудесная вещь. Прочти». Книга была на английском языке. Автором ее был Леон Урис. Так в мои руки попал знаменитый теперь и в СССР «Экзодус».
Анатолий переплел эту книгу в обложку от рассказов Марка Твена: так обычно поступают в лагере — да и вне его — с запрещенными изданиями.
Прочтя первые страницы, я удивился: такая скучная и мало талантливая вещь. Чего Толик ее так переплетал?
Но вот кончились первые страницы, знакомящие нас с действующими лицами, и в действие включились израильтяне, организаторы подпольной иммиграции — «алия бэт».
Я уже не мог оторваться от книги, я читал всю ночь и не пошел на работу, рискуя карцером. Дойдя до заключительной сцены пасхального сейдера, проходящего под знаком гибели одной из самых очаровательных личностей, выведенных в книге, я был покорен, потрясен и понимал: эту книгу должны прочесть все евреи в нашей зоне. И не только евреи!
Но как это сделать? Ведь английским владеют лишь немногие. После работы я собрал всех ребят и, рассказав им об этой книге, предложил ежедневно переводить им с листа вслух. Все согласились, но уже второй-третий день показал несостоятельность этого плана: люди работали в разные смены, смены
