ожесточенности. Годы напролет играя роль повелительницы, она совершенно не подозревала, что может оказаться рабыней. Теперь она словно отдыхала от самой себя, расставаясь с прежним образом. Желание держать все под контролем уступило место покорности; опьяненная словами Габриеля, Мари страстно, с жаром и восторгом отдавалась во власть Габриеля.
Как-то раз, раздраженный тем, что Мари злоупотребляет его терпением, пунцовый от гнева Габриель, ткнув в нее пальцем, воскликнул;
— Вы дьявол, но я сделаю из вас ангела!
В этот день Мари почувствовала, как ее тело, от бедер до макушки, пронзила молния, оргазм, который повторялся всю ночь, стоило только вспомнить эту сцену.
Отныне Мари ослабила оборону. Она думала, как Габриель, чувствовала, как он, дышала, как он.
— Мы с вами находимся во власти добродетели, — сказал он как-то раз.
И хотя про себя она решила: «С тобой я согласна и на добродетель, и на зло, потому что ты мною управляешь», вслух она этого не произнесла.
Она все еще не соглашалась, все еще сопротивлялась. По вечерам, оставаясь в одиночестве и входя в экстаз, Мари уговаривала себя признаться в преступлениях, рассказать людям правду и пожертвовать своим комфортом ради справедливости. Но к утру ее смелость отступала.
— Если я соглашусь, вы будете навещать меня в тюрьме?
— Каждый день, Мари, каждый день. Если мне удастся вас убедить, мы будем связаны навеки. Не только перед людьми, но и перед Богом.
В каком-то смысле брак… Ну да, как ни крути, он практически предлагает пожениться.
Все чаще и чаще она представляла себе, как рассказывает об их союзе всем на свете: телевизионщикам, журналистам, полиции, судье. «Благодаря аббату Габриелю я призналась в убийствах. Если бы не он, я продолжала бы их отрицать. Если бы не он, я унесла бы истину в могилу. Габриель научил меня верить не только в Бога, но и в человека». В собственном воображении молчаливая Мари становилась красноречивой, готовой часами рассуждать о своем волшебном превращении, которым она обязана юноше. Она надеялась, что ее сфотографируют с Габриелем — или в зале суда, или в кабинете.
Разумеется, Мари отдавала себе отчет в том, что они в этой ситуации будут не равны: он — на свободе, она — в тюрьме. Можно ли быть свободным, если ты священник? Нет. Стоит ли отчаиваться, если тебя каждый день навещает любимый человек? Тоже нет. Разве не предполагает любовь подчинение другому?
— Жертва — это мера любви.
Так сказал Габриель в одной из своих проповедей. Вскоре Мари поняла, что он обращался к ней, и решила воплотить его изречение в жизнь: да-да, она принесет себя в жертву! Она признается во всем, лишь бы люди знали, какой великий священник Габриель. Она понесет наказание, лишь бы миру открылась власть Габриеля над ней. Она согласна покаяться, лишь бы люди запомнили их с Габриелем как самую необычную пару. Вместо ребенка она подарит аббату славу, шумиху в прессе, судебный скандал и место в истории; их двойной успех запомнится людям надолго — ее виртуозная ложь на всех судебных процессах и его духовный подвиг по обращению грешницы в праведницу. Без него Мари никогда не исправилась бы. Она была безнадежна. Спасибо тебе, святая Рита, вдохновляющая падших. Когда история нравов пересекается со Священной историей… Ни больше ни меньше. А впрочем, кто знает? Вдруг это приведет Габриеля в Рим?
Ее возбужденная фантазия рисовала все новые и новые картины.
Невероятное, мучительное и очень волнующее лето закончилось, и на подходе осени Мари поняла, что изменилась.
В то воскресенье, собираясь к мессе, она была тиха и сосредоточенна. После службы, не в состоянии проглотить ни крошки, она отдала свой обед кошке и к двум часам явилась в ризницу к аббату Габриелю, чтобы сообщить, что сделает признание.
— Клянусь вам, отец мой. Клянусь перед Богом и перед вами.
Он обнял ее и прижал к себе. Мечтая продлить момент нежности, Мари попыталась заплакать, но у нее вырвался какой-то странный, резкий всхлип.
Габриель поздравил ее, сто раз повторил, как ею гордится, как восхищается твердостью ее веры и тем, сколько сил она приложила, чтобы изменить свои взгляды; затем он предложил ей встать на колени и поблагодарить Бога.
Пока они произносили молитвы, у Мари кружилась голова. Она уже ощущала на себе груз принятого решения и одновременно не могла отделаться от радости пребывания рядом со священником — плечом к плечу, от запаха его кожи и волос, от чувства неожиданной близости. Она думала о том, что теперь он будет каждый день навещать ее в тюрьме, молиться вот так, вместе с ней, и она будет счастлива.
Покинув Габриеля, Мари отправилась домой через холмы. Последний вечер на свободе она провела, созерцая Сен-Сорлен сверху, со стороны виноградников; сиреневый закат сменялся фиолетовым, меланхоличное солнце отбрасывало лучи на обширные поля, и Мари чувствовала умиротворение. На черепичных крышах собирались десятки котов — они ждали заката и на фоне угасающего неба напоминали загадочные силуэты, украшающие китайские фонарики.
Итак, на этой неделе она отправится в Буран-Брее, к судье, который несколько лет назад вел ее дело; тогда он был еще молодым и буквально ненавидел Мари, потому что ее оправдание срывало его повышение, гарантированное в случае обвинительного постановления суда. Теперь он вряд ли откажется ее принять.
Тут и там темноту пронзали лучи света, выхватывая из сумрачного пространства крышу, чью-то комнату или угол какой-нибудь улицы. У Мари за спиной, лежа под качелями, сука лабрадора лизала своих щенков; сад был напоен мягким ароматом лип, словно где-то поблизости подавали липовый чай. «Эй, деревенщина, завтра слава Сен-Сорлен вырастет еще больше, завтра вы проснетесь в местечке имени Мари Морестье, дьяволицы, ставшей ангелом, убийцы, презревшей всех, кроме Бога, Мессалины, которая превратилась в святую». Мари испытывала огромное желание поделиться своим внутренним светом, этим бесценным подарком Габриеля, со всеми жителями деревни. «Дамы и господа, я встретила священника, который творит чудеса. Он не человек, он ангел. Без него я никогда не предстала бы перед вами». Она расскажет о Габриеле и об их близких отношениях всему миру. Как это будет прекрасно!..
Она любовалась звездами и просила Бога даровать ей смелость и смирение или, скорее, смелость для смирения. К себе она возвратилась глубоко за полночь.
Когда она поворачивала ключ в замке, из окна соседнего дома высунулась хозяйка и, обращаясь к Мари, крикнула:
— Вас искал аббат! Он приходил дважды.
— Правда? Спасибо, что сказали. Пойду в ризницу.
— Думаю, его там уже нет. Он только что уехал на машине.
На машине? Но у аббата нет водительских прав, да и нет у него никакой машины.
Мари отправилась в ризницу. Казалось, что задернутые занавески скрывают пустое, обреченное пространство. Она постучала, потом снова и снова, до тех пор пока стук не превратился в грохот. Напрасно. Никто не ответил.
Она вернулась домой, решив не беспокоиться. Решение было принято, и аббат его одобрил. Наверняка он заходил к ней, чтобы еще раз выразить восхищение или предложить отвезти ее в Бур-ан- Брес, иначе и быть не могло. Она заснула, уверенная в том, что на следующий день все прояснится.
И точно, телефон зазвонил уже на рассвете. Мари с радостью узнала голос аббата Габриеля.
— Дорогая Мари, произошло нечто невероятное.
— Господи, что случилось?
— Меня призывают в Ватикан.
— Как это?
— Папа прочитал мое исследование о святой Рите, и оно ему так понравилось, что он предложил мне присоединиться к группе теологов, работающих в папской библиотеке.
— Но как же…
— Да. Мне придется вас покинуть. Вас и Сен-Сорлен.
— А как же наше дело?
