Хункелера очень устраивало. Ведь когда его тормозили, он обычно с ходу затевал споры. Терпеть не мог границ.
Проехав через Хегенхайм, комиссар свернул направо, к подножию холма, и за Эзенгом двинулся по магистральному шоссе в направлении на Бельфор. Дорога пошла в гору, через несколько сотен метров в окно повеяло свежестью, запахло летом, комбайном, лесной прохладой. Кукуруза в полях по обе стороны шоссе уже поднялась на полтора метра, темно-зеленая, с мясистыми листьями. Промелькнула еще одна деревушка, Ранспах, разноцветные чистенькие фахверковые дома — их обитатели трудились в Базеле, зарабатывали швейцарские франки. Возле Труа-Мезон, давней почтовой станции, где некогда меняли лошадей, на западе открылись синие Вогезы. Низко над ними раскаленным шаром висело солнце. Протянувшееся вдаль однообразное горное плато, на юге темные склоны Юры. Хункелер помигал левым поворотником, сбросил скорость и круто свернул к своему дому.
Хедвиг поджидала его на лавочке у крыльца. Навела красоту, надела легкую летнюю юбку и сандалии. Он скользнул взглядом по ее загорелым плечам.
Они сразу же поехали дальше, к «Джеку»; добравшись до ресторана, сели за столик в углу, рядом с полотном Курта Вимкена «Онанирующий клоун». Оба заказали одно и то же — салат, жаркое из свинины с клецками, бутылочку божоле и минеральную воду.
Хедвиг начала рассказывать. Про соседку-фермершу, которая подарила ей целое решето бобов, завтра она приготовит их на ужин. Про то, как днем прикорнула под сливой, а когда проснулась, обе кошки дрыхли у нее на животе.
— Хорошо бы и тебе взять отпуск, — сказала она. — Не годится пожилому человеку работать в городе в такую жарищу.
— Увы, ничего не выйдет. У нас убийство. Убили женщину. Моего врача, госпожу Эрни.
— Боже мой! За что?
— Знай я за что, я бы и убийцу в два счета вычислил.
— А теперь, значит, сызнова начнется распроклятый полицейский стресс.
Она тряхнула волосами, в которых кое-где проглядывала седина.
— Почему ты вообще стал полицейским? Был бы учителем, отдыхал бы себе сейчас на каникулах. И на пенсию мог бы вскоре выйти.
Он пожал плечами, потому что и сам толком не понимал.
— Я знал Кристу Эрни, и довольно хорошо, еще в шестьдесят восьмом, во время студенческого бунта. Восхищался ею. Красивая, умная. Настоящая звезда.
— Ты мало рассказывал мне про те годы.
— Очень уж давно это было… — Он налил еще вина, поднял бокал. — Твое здоровье. Обещаю не испортить тебе каникулы. Буду приезжать каждый вечер, если получится.
— А если не получится?
— Все равно приеду.
Она рассмеялась, чокнулась с ним. Вино было легкое, молодое.
— А почему, собственно, ты сам не стал студенческим вожаком? Ты же по натуре прирожденный лидер.
Хункелер отправил в рот кусочек жаркого, потом пол-луковки. Объедение.
— Ты ведь знаешь, никакой я не лидер, слишком я медлительный. Такие в руководители не годятся.
— Когда надо, тебе расторопности не занимать. По крайней мере, со мной ты редко страдаешь медлительностью.
Хедвиг надула губы, изображая сельскую простушку, что Хункелеру ужасно нравилось.
— Шум поднимется будь здоров, — сказал он. — На пресс-конференцию нынче вечером сбежалось десятка четыре газетчиков. Все первые полосы заполонят этой историей. А значит, прокуратура потребует скорейшего раскрытия.
— И какие у тебя соображения?
— Да никаких. Вернее, одно: преступление совершено на почве личных отношений.
— Стало быть, дело в самый раз для комиссара Хункелера, верно?
Они молча доели ужин, сказать было больше нечего. Выпили кофе, потом поехали домой и улеглись спать на широкой кровати. Немного погодя Хункелер услышал глубокое ровное дыхание Хедвиг.
Утром комиссар заварил на кухне кофе и черный чай. Кофе для Хедвиг, чай для себя. Накрыв кофейник грелкой, он пил чай, ел бутерброд с маслом и сыром и смотрел в окно. Капельки росы искрились в лучах утреннего солнца.
Тихонько, на цыпочках Хункелер прошел в комнату к Хедвиг. Она спала на животе, поэтому он легонько поцеловал ее в затылок, и она сквозь сон едва заметно кивнула. Он вышел из дома, послушал урчанье доильного аппарата в соседском коровнике, сел в машину и отправился в Базель. У выезда на магистральное шоссе пришлось этак минуту с лишком дожидаться просвета в потоке автомобилей. Вырулив на шоссе, он тотчас дал полный газ — незачем создавать помехи другим. Народ, ездивший из окрестных деревень на работу в Базель, явно не привык вовремя покидать объятия Морфея и теперь выжимал из движков максимум возможного. Вечная утренняя гонка, не прерываемая красным сигналом светофоров.
За Труа-Мезон перед ним раскинулась залитая утренним светом Рейнская равнина. Старый город с башнями церквей, небоскребы химических концернов, слева — аэропорт, а выше — темные ели Шварцвальда. Один из ехавших следом торопыг засигналил светом — Хункелер прибавил газу и на скорости 150 километров рванул вниз по склону. Только у Ранспаха чуть притормозил.
Через пятнадцать минут комиссар уже сворачивал с Хегенхаймерштрассе на Хундсбахерштрассе. Остановился возле дома № 34, вышел из машины и позвонил в квартиру И. Хеллера. Подождал секунд тридцать, позвонил еще раз, задержав палец на кнопке.
Поднявшись по трем лестничным маршам, Хункелер увидел открытую дверь. В проеме стояла молодая женщина, невысокая, светловолосая. Видимо, Нелли Цубербюлер, услужливо подсказала память. А вторая, высокая, костлявая, чем-то похожая на лошадь, не иначе как Рут Кюнцли. Обе в халатах, обе трясутся от страха. Только собака вроде бы радуется, виляет хвостом, лижет ему руку.
— Вообще-то я к господину Иову Хеллеру, — сказал Хункелер, — если позволите.
— К сожалению, его нет, — сообщила Нелли, — он на работе.
— Что ж, пожалуй, в таком случае можно и с вами потолковать, если вы уделите мне минуту- другую.
Он предъявил служебное удостоверение. Нелли кивнула, провела его на кухню, Рут пошла следом. Комиссар сел, и собака тотчас положила морду ему на колено.
— Странно, — заметил Хункелер, — какая дружелюбная! Обычно я собакам не нравлюсь.
Он погладил пятнистую голову, почесал за острыми ушами. На столе дымилась курительная палочка и стояли две фарфоровые чашки с красным чаем. На стене плакат — какое-то многорукое азиатское божество.
— Я думал, все тут еще спят, — сказал он. — А вы уже на ногах. С чего бы это?
— Бессонница, — ответила Рут. — А что вы хотите? Шутка ли, нежданно-негаданно угодить под арест!
— Так вы уже дома. Если это ваш дом.
— Я здесь живу. Согласно прописке.
— А вы? — Хункелер посмотрел Нелли прямо в глаза, светлые, зеленоватые, испуганные.
— Я прописана в Ольтене, у родителей, — сказала она. — Но уже давно живу в Базеле.
— На улице?
— Нет, здесь.
Он достал сигарету, поискал зажигалку.
— Пожалуйста, не надо здесь курить, — попросила Рут, — из-за Будды.
Хункелер спрятал сигарету.
