Шолом-Алейхем
Республика тринадцати
ГЛАВА ПЕРВАЯ
На пароходе нас целая колония знакомых, полузнакомых и совершенно незнакомых. Есть настоящие евреи, но есть и такие, что могут сойти за немцев. Один из них банкир. Про него говорят, что он миллионер. Он едет в первом классе, но часто приходит к нам, во второй, поболтать, провести час-другой. Он не заносчив — и этим он подкупил нас, очаровал. Вдобавок, он очень веселый человек, красиво говорит и любит анекдоты. Глядя на его лысую голову и приподнятые плечи, вы не верите, что это миллионер. На нем простой черный галстук, никаких украшений, камней, кроме обыкновенных плоских часов. Но как только он вступает в разговор и заливается дробным смехом, закрывая глаза и сверкая зубами, вы догадываетесь, что это один из тех людей, кому счастье всегда улыбается и от кого убегают заботы и огорчения. Таким людям одного не достает — славы.
Среди пассажиров — наших незнакомых знакомцев — был один обитатель подпалубного помещения, здоровый парень, по виду мясник, сапожник или столяр, но, во всяком случае, рабочий. Когда он говорит, то кажется, что он рубит топором. При этом он всегда сопровождает свои слова взмахом руки, будто вколачивает молотом. Он часто взбирался к нам на палубу второго класса и терся около нашей еврейской колонии. Он чувствовал себя счастливым, когда кто-нибудь из нас заговаривал с ним и, отвечая, был на седьмом небе.
В нашей колонии была также одна молодая женщина лет тридцати, высокая, стройная, как англичанка, болтливая, как француженка, и красивая, как еврейка. Одевается почти как мужчина, держится, как мужчина, и любит быть среди мужчин. Она сама говорит, что ненавидит женщин и что нет ничего противнее женщин. В этом я с ней не согласен…
Кто эта женщина и куда она едет — никто не знает, точно так же, как мы не знаем, кто все остальные, похожие на немцев в такой же степени, как и на евреев. То есть они скорее евреи. Я готов держать с вами пари на что угодно. Я, видите ли, узнаю еврея по глазам. Еврейские глаза спрашивают, что-то хотят узнать… быть может, они вас спрашивают: «Неужели, упаси Б-же, вы нас узнали?»…
Во всяком случае, не в этом суть моего рассказа. Я хотел только сказать, что и на море, как и на суше, всякого тянет к своему. Все пассажиры группировались по национальностям. Были различные группы, начиная от английской и кончая негритянской. И мы тоже не сговаривались. Никто из нас не выступал с проектом объединения. Но это произошло. Я даже не знаю как. Тихо, без слов, мы образовали свою еврейскую колонию, уселись на носу парохода и завели разговор. Сначала о пустяках, о том, о сем, а потом, не помню уж как, перешли к самой больной и существенной теме. Мы заговорили о евреях, о нашем прошлом, о положении еврейского народа в разных странах и о будущем еврейской нации. Сперва говорили настоящие евреи, а потом уж приняли участие и полунемцы-полуевреи. Дальше — больше и в конце концов, обнаружилось, что мы все евреи различных стран, различных занятий и различных убеждений. Нас было тринадцать человек. Тринадцать евреев из тринадцати различных мест. Разговор велся спокойно и холодно, но чем дальше, тем все теплее и теплее, пока не стал настолько горячим, что даже заинтересовал остальных пассажиров. Они подходили к бортам, делая вид, что любуются морем, а на самом деле прислушивались.
Постепенно наша дискуссия превратилась в диспут или, говоря просто по-еврейски, в базар. Каждый из нас хотел другого переубедить и доказать серьезность и правильность своего мнения. А чтобы доказать — приходится говорить все громче и горячее. То есть надо перекричать другого. Ведь старая истина: кто умеет громче кричать — тот может скорее убедить. И вот так мы все кричали, жестикулировали и не заметили, как море разыгралось. Появились неизвестно откуда небольшие, но густые облака. Они стали шириться, расти — и проглотили солнце. Море затянуло печальную песню. Загудели волны… Пароход стал покачиваться, бросаться в разные стороны, то поднимаясь, то опускаясь. Зазвенели звонки, раздался сигнал, забегали матросы. Машины затрещали, послышались удары бросаемых канатов. Загудели колеса… И, не успев оглянуться, мы услышали оглушительный гром, ужасающий гул, точно под нами разверзлась бездна — и в один миг все изменилось. Все мы, пассажиры, очутились на полу в различных позах. Упав, мы сразу почувствовали на себе холодные потоки воды — и вода схватила нас, смяла и унесла с собой. Все это произошло с непонятной быстротой. Мы даже не успели дать себе отчет во всем происходящем и не знали, куда нам бежать, где спрятаться. Мы все сбились в одну кучу, словно овечки в бурю, — и вот мы в воде, хватаемся за разбитые доски и выбиваемся из сил. Еще минута — и мы теряем представление о времени, забываем собственные имена, не понимаем, что творится вокруг нас. Мы знаем только одно: нас бросает вверх и вниз. И мы чувствуем, как кровь застывает в наших жилах, как немеют наши руки и ноги. И мы — уже не мы…
Понятно, что все это относится к моим товарищам. О себе я могу сказать (надеюсь, вы не сочтете это хвастовством), что я держался довольно стойко на одном месте, имел даже возможность наблюдать, как остальные боролись с волнами, напрягая все свои силы. Конечно, про миллионера и говорить нечего. Какому миллионеру хочется умереть?! Разве такому, кому миллионы и слава опротивели, кому хочется узнать, что такое представляет собой загробный мир…
Вы должны были бы поглядеть на того атеиста, который на палубе отрицал существование Б-га, смеялся над всем миром, над всеми законами. Как он задвигал руками! Как он вздыхал и охал, призывая Б- га на помощь! А женщина, та самая, что на пароходе держалась, как мужчина, — тут, увы, совсем потерялась. Она ежеминутно падала в обморок и так же быстро приходила в себя под холодными потоками воды, которые обливали ее с ног до головы. Женщина остается женщиной… Зато любо было глядеть на пассажира подпалубного помещения. Он постоянно оборачивался ко мне, кивал мне головой, советуя держаться обеими руками за железный крюк. Он сам держался за него одной рукой, ибо в другой у него была женщина. Женщина находилась в обморочном состоянии и могла, упаси Б-же, скатиться с доски и найти преждевременную смерть в глубинах моря…
Как долго это продолжалось — я не могу сказать. Никому из нас не пришло в голову поглядеть на часы. Я только помню, что было темно, потом стало еще темнее. Долго, очень долго тянулось время, возможно, что целые сутки, а, быть может, и двое суток. Я не могу с точностью определить, ибо есть такие читатели, которые, когда им рассказывают что-нибудь необычайное, переглядываются друг с другом и посмеиваются. Я знаю, чем пахнет такой смешок! — «врет напропалую, верь ему, как календарю». Да, я могу себе представить, какие гримасы состроили бы эти умники, если бы я хотел рассказать им, на какие чудеса я насмотрелся, когда на доске разбитого парохода несся по волнам необозримого моря, глядя на чудовищных рыб, на морских зверей — помеси человека с рыбой. Они бы заявили, что я рассказываю сказки. Но я предпочитаю об этом промолчать и рассказывать дальше.
Дальше, слава Б-гу, все было очень хорошо, лучше, чем мы могли ожидать. Нас выбросило на какой-то
