Майор Барбара

мило­сердия и филантропы? Такая страсть не добродетель, а самый противоестественный из пороков. Любовь к про­стому народу может увлечь внучку лорда и университет­ского профессора, а я сам был человеком простым и бедным, для меня в этом нет никакой романтики. Пусть бедняки делают вид, будто бедность есть благословение божие, пусть трусы создают религию из своей трусости и проповедуют смирение,— мы не так просты. Мы трое должны возвышаться над простой чернью; иначе, как мы поможем их детям подняться и стать рядом с нами? Бар­бара должна принадлежать нам, а не Армии спасения.

Казенс. Я могу сказать только, что если вы думаете оттолк­нуть ее от Армии спасения такими разговорами, как со мною, то вы не знаете Барбары.

Андершафт. Друг мой, я никогда не прошу того, что могу купить.

Казенс (в ярости). Так ли я вас понял: вы хотите сказать, что можете купить Барбару?

Андершафт. Нет, но я могу купить Армию спасения.

Казенс. Совершенно невозможно!

Андершафт. Вот увидите. Все религиозные организации су­ществуют тем, что продают себя богачам.

Казенс. Но не Армия. Это церковь бедняков.

Андершафт. Тем больше оснований купить ее.

Казенс. Не думаю, чтобы вам было известно, что именно Армия делает для бедных.

Андершафт. Как же, известно: заговаривает им зубы. Как человеку деловому, мне довольно и этого.

Казенс. Какие пустяки! Она прививает им трезвость.

Андершафт. Я предпочитаю трезвых рабочих. Прибыли больше.

Казенс. ...честность...

Андершафт. Честные рабочие всего выгодней.

Казенс. ...привязанность к семье и дому...

Андершафт. Тем лучше: они примирятся с чем угодно, лишь бы не менять место работы.

Казенс. ...чувство довольства жизнью...

Андершафт. Неоценимое предохранительное средство про­тив революции.

Казенс. ...бескорыстие...

Андершафт. Равнодушие к собственным интересам — мне это подходит как нельзя более.

Казенс. ...обращает их мысли к небесам...

Андершафт. А не к социализму и тред-юнионизму. Превос­ходно.

Казенс (возмущенно). Вот уж действительно продувной старый плут!

Андершафт (указывая на Питера Шерли, который только что вышел из убежища и в унынии бродит по двору). А вот это честный человек?

Шерли. Да. А какая мне польза от моей честности? (Прохо­дит мимо и угрюмо садится на скамью под навесом.)

Снобби Прайс, сияя лицемерной улыбкой, и Дженни Хилл с тамбурином, полным медяков, выходят из убе­жища и подходят к барабану. Дженни отсчитывает на нем деньги.

Андершафт (отвечая Шерли). Зато вашим хозяевам от этого была большая польза! (Садится на стол, ставит ногу на боковую скамью.)

Казенс, подавленный, садится на ту же скамью, ближе к убежищу. Барбара выходит из убежища на середину двора; она взволнована и выглядит несколько утомленной.

Барбара. У нас только что состоялся замечательный митинг у ворот, выходящих на Крипс-лейн. Кажется, я еще ни­когда не видела, чтобы публика была так растрогана, как после вашей проповеди, мистер Прайс.

Прайс. Я бы радовался тому, что до сих пор вел греховную жизнь, если бы мог поверить, что это поможет другим избежать стези порока.

Барбара. Поможет, Снобби, поможет. Сколько, Дженни?

Дженни. Четыре шиллинга десять пенсов, майор.

Барбара. Ах, Снобби, если б вы дали вашей несчастной ма­тери еще одну затрещину, мы собрали бы целых пять Шиллингов!

Прайс. Если б она слышала вас, мисс, она бы тоже об это пожалела. Но до чего же я счастлив! Какая это будет для нее радость, когда она узнает, что я спасен!

Андершафт. Могу я внести недостающие два пенса, Барба­ра? Лепта миллионера, а? (Достает из кармана два медяка.)

Барбара. Как вы заработали эти деньги?

Андершафт. Как и всегда, продажей пушек, торпед, под­водных лодок и моих новых патентованных ручных гра­нат «великий герцог».

Барбара. Положите их обратно в карман. Здесь вы не купи­те себе спасение за два пенса; вы должны заработать его.

Андершафт. Разве двух пенсов мало? Я могу прибавить, если ты настаиваешь.

Барбара. Даже двух миллионов было бы мало. Ваши руки в крови, и омыть их может только чистая кровь. Деньги здесь бесполезны. Возьмите их обратно. (Оборачиваясь к Казенсу.) Долли, напишите для меня еще одно письмо в газеты.

Казенс делает гримасу.

Да, я знаю, что вам не хочется, а все-таки придется напи­сать. Этой зимой мы не в силах помочь голодающим: все сидят без работы. Генерал говорит, что, если мы не достанем денег, придется закрыть убежище. На митингах я так клянчу у публики, что самой делается совестно. Правда, Снобби?

Прайс. Смотреть на вашу работу, мисс, одно удовольствие. Как вы этим гимном подняли сбор с трех шиллингов ше­сти пенсов до четырех шиллингов десяти — пенни за пен­ни, стих за стихом, просто удивительно! Никакому тор­гашу за вами не угнаться!

Барбара. Да, но все же лучше было бы обойтись без этого. Я, в конце концов, начинаю больше заботиться о сборе, чем о душах человеческих. Что нам эти медяки, со­бранные в шляпу? Нам нужны тысячи, десятки тысяч, со­тни тысяч! Я хочу обращать людей ко Христу, а не про­сить милостыню для Армии. Ведь я не стала бы просить для себя, скорее умерла бы.

Андершафт (с глубочайшей иронией). Подлинный аль­ труизм способен на все, милая моя.

Барбара (собирает медяки с барабана в мешок; простосер­дечно) . Да, не правда ди?

Андершафт иронически смотрит на Казенса.

Казенс (тихо Андершафту). Мефистофель! Макиавелли!

Барбара (со слезами на глазах завязывает мешок и кладет его в карман). Чем их кормить? Не могу же я говорить о вере человеку с голодными глазами? (Чуть не плача.) Это ужасно.

Дженни (подбегает к ней). Майор, милочка моя...

Барбара (выпрямляясь). Нет, не утешайте меня. Это ничего. Мы достанем денег.

Андершафт. Каким образом?

Дженни. Молитвой, конечно. Миссис Бэйнс говорит, что она молилась о деньгах вчера вечером, а она еще никогда не молилась напрасно, ни единого разу. (Подходит к воро­там и выглядывает на улицу.)

Барбара (которая тем временем вытерла глаза и успокои­лась) . Кстати, папа, миссис Бэйнс здесь, она пойдет с на­ми на большой митинг и очень хочет с