что гораздо лучше для детей нашей Норвегии искать счастия в других местах. Большинство из тех, кто на моих глазах приехал сюда искать счастье и богатства, не заработали ничего, кроме смерти или помутившегося рассудка. Вы один из немногих, составляющих исключение.
— Я думаю, — степенно ответил Иенсен, — здесь все дело в том, чтобы делать свое дело внимательно и аккуратно. А большинство из тех, кто едет сюда, не приспособлены к этому — ведь это люди, лишенные почвы под ногами. Ни у кого из них нет ни системы, ни желания много и честно работать.
— О да, господин Иенсен, я знаю, вы на них не похожи. Но ведь таких честных и трудолюбивых малых, как вы, к нам попадает немного. В этом-то и беда. Ну, счастливого пути. Кланяйтесь директору Бьернсен в Айсфьорде.
— Непременно, господин губернатор.
— Вы ведь с первым судном отсюда?
— Да, мне осталось один раз объехать базы, чтобы снять купленные у бедняги Свэна меха. Счастливо оставаться.
По траншеям-улицам звонко заскрипели полозья нарт. Иенсен бежал впереди собак. Они хотели было свернуть к одному из домиков, увидев перед ним свору собак, но Иенсен резким криком заставил их бежать прямо. Он не завернул даже в рудничную лавочку, чтобы поболтать с продавцем за кружкой кофе, как делал это всегда.
Иенсен торопился. Ему нужно было еще раз объехать все свои избушки по фьордам Свальбарда, чтобы собрать меха, купленные у Свэна.
Все становище провожало Филипку. Хотя фельдшер с радиостанции и вылечил ему ноги, но ходил он все-таки плохо, сильно прихрамывая.
— Ничего, тебе не ногами писать, — утешали самоеды.
Высаживая Филипку с карбаса на бот, уходящий в Белушью губу, где была расположена русская школа, Максим весело толкнул парня в бок:
— Не думай, парень, я долга не забуду. Как станешь писарем, потребую с тебя свою трубку.
Филипка застенчиво улыбнулся, неуверенно переминаясь на палубе.
Иенсен уверенно хлопнул массивной дверью банка. Он еще раз пощупал карман, куда сунул чековую книжку. Не спеша, останавливаясь перед витринами магазинов со всякой всячиной, шел по главной улице. Неповоротливые скупые мысли не могли нарисовать ни одной картины заслуженного двенадцатью зимовками благополучия. Иенсен скорее чувствовал, чем понимал, что это благополучие теперь у него в кармане.
В его воображении это благополучие рисовалось не иначе как ввиде неограниченного количества свободного времени и возможности всегда, когда угодно и сколько угодно, сидеть в теплой комнате. Хотя у него не было еще в Бергене своей комнаты и пока он еще не наслаждался ни одной минутой свободного времени, но он чувствовал, что все это в неограниченном количестве ожидает его впереди.
Дойдя до конца улицы, Иенсен остановился перед станцией феникюлера. Ему пришло в голову, что можно подняться на Флойен и весь день просидеть в ресторане, слушая музыку. Но сейчас же рядом с представлением о ресторане всплыла мысль о том, что это вероятно чрезвычайно дорого и нет никакого смысла выбрасывать деньги, когда можно получить то же самое гораздо дешевле. Он вспомнил про заведение фру Хильмы Бунсен.
— Свэн пожалуй был прав, у Хильмы вовсе не плохое виски и гораздо дешевле, чем на Флойене.
Поколебавшись минуту, Иенсен свернул к автобусной остановке и покатил на окраину, где в скромной, маленькой вилле помещалось заведение фру Хильмы.
Утром Иенсен проснулся с удивлением. Его вытянутая рука, вместо широкой теплой женской спины, встретила холодную поверхность стены.
Иенсен с трудом восстановил в памяти события ночи. Ощущение небывалой животной теплоты смешивалось с блеском толстых икр обтянутых шелковыми чулками. Поверх всего этого плавали густые, пахучие испарения виски.
Все это было настолько необычно, так непохоже на двенадцать шпицбергенских зимовок, что Кнут не сразу привел воспоминания в порядок. А приведя их в некоторую последовательность, потянулся к чековой книжке и с ругательством констатировал в голубом корешке корявую запись: «270 крон фру Хильме».
Он уже положил было книжку на место, как вдруг заметил, что из-под верхнего корешка выглядывает неровный оборванный край следующего. С трудом разлепил склеившиеся листки и с искренним удивлением увидел вторую запись: «Фрекен Герте 100 крон».
Это было не только неожиданно, но и непонятно. Лишь немного спустя он сообразил в чем дело. И еще раз сочно выругался.
Но ругань не помогла. Вечером, хотя и позже чем вчера, он снова оказался в скромной вилле фру Хильмы.
На этот раз пьяно подмигнув хозяйке, он неуверенной, отвыкшей от пера рукой, выписал только один чек.
Впрочем наутро из-за этого одного чека он ругался больше, чем накануне из-за двух.
К концу месяца Иенсен перестал ругаться, так как перестал выписывать чеки пьяными ночами. Он снял комнату рядом с виллой фру Хильмы и не каждый день заглядывал домой. Чеки выписывал за несколько дней, по мере надобности.
Таким образом он съэкономил несколько голубых листков, ассоциировавшихся в его голове с неисчерпаемыми богатствами текущего счета. Поэтому было совершенной неожиданностью, когда, при наличии еще по крайней мере половины чековой книжки, банк отказался оплатить его чек.
Хильма в очень вежливых, но решительных тонах дала Иенсену понять, что до восстановления его кредитоспособности придется или расплачиваться наличными, как с ней самой так и с ее клиентками, или временно прекратить посещения ее виллы, пользующейся слишком прочной репутацией, чтобы хозяйка могла рисковать кредитом своих посетительниц.
Впервые за два месяца Иенсен понял, что двенадцать зимовок это — вовсе еще не гарантия пожизненного благополучия. Он побывал в банке и с возмущением убедился в том, что счет опустошен. Оставшиеся сто крон не могли покрыть даже долга за комнату.
И впервые за двенадцать лет и два месяца Иенсен растерялся.
Шагая по асфальтам бергенских тротуаров, Иенсен с полной отчетливостью уяснил себе, что на этой твердой, черной поверхности он гораздо более беспомощен, нежели на хрустящем покрове шпицбергенских глетчеров.
Мелькнувшая на углу роскошная выставка мехового магазина привлекла его внимание. Стоя перед заманчиво разложенными пушистыми шкурками песцов, Иенсен думал о том, как хорошо он умел управляться с этими зверьками и какой реальной ценностью были белоснежные комочки в его руках. Он никак не мог сообразить, почему же так вышло, что он в течение двенадцати лет, ни разу не побывав на материке, умел как никто из шпицбергенских охотников, вести свое меховое хозяйство, а стоило ему только ступить на родную почву, как он сразу потерял представление о ценности добытых им сокровищ.
Иенсен решил, что это произошло потому, что он вместо привычных шкурок получил в свои руки непривычную чековую книжку.
Не нужно было брать ее в руки, нужно было самому распоряжаться добытыми меховыми богатствами! Если бы в руках у него были эти шкурки!..
Иенсен решительно толкнул дверь в магазин.
— Покажите мне шкурку лучшего шпицбергенского песца, — буркнул он, не глядя в приветливо улыбающиеся глаза златокудрой продавщицы.
Он с наслаждением погрузил пальцы в нежный, пушистый мех. Пальцы сводила жадная судорога. Он испугался, что испортит мех:
— Сколько стоит такая шкурка?
— Четыреста пятьдесят крон, херре. Это лучший сорт.
Иенсен приоткрыл глаза. Он думал, что ослышался. Но продавщица продолжала настойчиво
