правительством можно было надолго удержать кривую спада экономики.
Никто из присутствующих не обмолвился ни словом о том, что условием осуществления этого плана является провал предложенного Советами разоружения. Перейти на мирные рельсы – значит встать перед ясной перспективой самого настоящего, непоправимого кризиса. Это ясно говорят все эксперты. Значит, надо думать о том, чтобы ртуть не перешла через последнюю черточку, за которой могла бы действительно последовать, с точки зрения Лоуренса, гибель всего сущего. Но на то Майкл Парк и поставлен на одну из вершин власти, чтобы заботиться об этом. Пусть же попотеет, если не хочет быть сброшен в помойку истории.
Курильщик был не прочь вставить палку в колеса ракетной колеснице, на которой катил Ванденгейм. При иных обстоятельствах курильщик и вцепился бы Лоуренсу в горло, блокировал бы запасы расщепляющихся материалов во всем западном мире. Увы, сейчас обстоятельства не давали ему уверенности в победе. Он должен был сделать вид, что остается лояльным членом клуба. Но придет время…
– Все это верно при условии: парламент должен вотировать право главы государства единолично решать вопросы войны или мира. Сам. Единолично. Это могло бы держать мир в состоянии достаточного накала, без которого невозможен бум, – сказал курильщик.
Остальные выразили свое согласие молчаливым кивком головы.
Сонный джентльмен приподнял второе веко.
Библиофил исподтишка внимательно следил за лицом Лоуренса.
– Тут что-то есть… Что-то есть!.. – сказал Лоуренс и прошелся из конца в конец комнаты. Он остановился перед окном, откуда открывался вид на город, и так стоял, постукивая носком ботинка.
– Пожалуй, я… не возражаю! – наконец выговорил он.
Не прошло и нескольких часов после того, как разъехались члены клуба. Все, кроме Лоуренса. Он сидел и думал о том, как захватить решительно все, что делается, будет делаться и может делаться в области ракетного бума, и прежде всего как подчинить себе дельцов федерального рейха в Европе. Они слишком широко разевают рот. Он им покажет самостоятельность! Федеральный рейх с его христианско- демократическим режимом, восстанавливающим гитлеровский вермахт, может стать губкой, где произойдет процесс диффузии: марки налогоплательщиков будут превращаться в ракеты Лоуренса; ракеты – в золото.
Но чтобы бум стал всеобъемлющим, надо как можно скорее осуществить проведение через парламент закона, предоставляющего главе государства решать вопросы войны и мира без участия парламента. Правда, на пути такого закона стоит конституция, но посмотрим, что сильнее – конституция или…
Мысли Лоуренса прервал телефонный звонок. Звонил один из тех аппаратов, которые не имели ответвления ни к кому из секретарей. Следовательно, звонил кто-то из наиболее близких в деловом или семейном смысле. Но едва Лоуренс снял трубку, как в удивлении спросил:
– Черт возьми, каким образом вы сумели позвонить мне по этому проводу?
На другом конце провода послышался смех:
– О, Лорри, неужели вы думаете, что существует провод, к которому я не мог бы присоединиться, когда мне нужно?
Лоуренсу больше всего хотелось послать собеседника ко всем чертям, но он только сказал:
– В девять еще довольно светло. Давайте лучше в десять, Тони.
Было уже совсем темно, а фонари у бокового подъезда 'Регина-Виктории' все не загорались. В десять часов у этого подъезда остановился 'дюзенберг' Лоуренса Ванденгейма, и его владелец поднялся в апартаменты тридцать третьего этажа. А через четверть часа у того же подъезда остановились еще три автомобиля. Средний из них, такой же черный 'дюзенберг', как у Ванденгейма, с такими же пуленепроницаемыми стеклами. Из автомобилей, остановившихся вместе с этим вторым 'дюзенбергом' – один впереди него, другой сзади, – не вышел никто, хотя в каждом из них сидели пассажиры: это были телохранители. Все три автомобиля отъехали тотчас, как человек, вышедший из 'дюзенберга', скрылся в подъезде отеля. Человека этого звали по-разному – в зависимости от общества, в котором он появлялся, и от дел, какие в данный момент вел. Иногда он бывал графом Антонио Пирелли ди Комо, иногда просто Тони Пирелли, а подчас его называли просто 'президент'. Те, кто его так именовал, никогда не уточняли наименования возглавляемой им организации. Она считалась глубоко законспирированной, хотя власти отлично знали об ее существовании и в широкой публике она носила мрачное название – Синдикат большого рэкета. Его областью была всякая деятельность вне рамок закона от киднэппинга до 'содействия' выборам. Как всякую монополию, синдикат возглавляло свое правление: имелись филиалы, директора, бухгалтеры и клерки, свой транспорт, свои убежища для укрывающихся членов синдиката, свой сыск, свой суд с исполнителями любых приговоров, до смертных включительно, и, наконец, свои 'вооруженные силы'. Синдикат мог их бросить для наступления на любую из твердынь легального бизнеса или на разгром любой рабочей организации, профессионального союза, стачки. В администрации синдиката все было так же, как в любой другой монополии. Разница заключалась в одном: дельцы дозволенного законом бизнеса могли открыто вкладывать свой капитал в любую промышленность, в землю, в банки и открыто бороться друг с другом на бирже; главари же синдиката действовали негласно, через подставных лиц, и бизнес синдиката считался нереспектабельным в отличие от респектабельного легального бизнеса.
Руководители синдиката рассматривали такое положение как противоречащее здравому смыслу и терпели его только до поры до времени – пока Антонио Пирелли не станет депутатом.
Для проталкивания капиталов синдиката в хозяйственную жизнь страны Пирелли активно помогал политическим боссам провинций. Деньги синдиката играли роль в избирательных кампаниях сенаторов, губернаторов и судей. Взносы от неизвестных или подставных лиц давали синдикату возможность сказать свое слово, когда избиратели шли к урнам. Рядом с миллионами, внесенными 'клубом 33-го этажа' на последнюю предвыборную кампанию, в партийной кассе лежали и тайно внесенные миллионы синдиката.
Итак, Тони Пайрелли (он же Пирелли, граф Антонио ди Комо) пожелал повидаться с Ванденгеймом с глазу на глаз вне деловой конторы.
Войдя в салон тридцать третьего этажа 'Регина-Виктории', Пирелли дружески кивнул Лоуренсу. Для Пирелли 'великий' Лоуренс был просто 'Лорри'.
Разговор происходил без свидетелей, без фонограммы, на вполне равной ноге. Пирелли предъявил Ванденгейму нечто вроде ультиматума: в случае принятия закона о неограниченной власти главы государства он, Пирелли, должен получить точно оговоренную возможность участвовать в ракетном буме. Иначе, несмотря на все могущество '33-го этажа', респектабельным монополистам придется очень и очень повозиться с проведением поправки к конституции через Верховный суд. А без санкции этого учреждения всей затее Лоуренса грош цена: суд не утвердит решения конгресса.
Два 'дюзенберга' отъехали от подъезда 'Регина-Виктории' и умчались в противоположных направлениях. Но дальнейшие события потекли в одном русле – так, как это и было нужно обоим пассажирам: респектабельному и нереспектабельному.
Глава 7
Когда сэр Томас покидал пост премьера кабинета ее величества, ему был пожалован титул графа Чизбро. Этим подчеркивалось, что его заслуги ставятся не ниже заслуг его знаменитого предка.
Сэр Томас был умный человек. Он не сердился, когда кто-нибудь начинал насвистывать популярный мотив песенки об его славном предке: 'Чизбруг в поход собрался…'
