Я пришел в сельхозотдел при районном совете.
— Послушайте, товарищи, я страстный лошадник, но я все же не настолько иду на поводу у страсти, чтобы покупать овес на черном рынке. Выделите мне, пожалуйста, немного овса для моего пони, выпишите ордер.
Как и следовало ожидать, товарищи из сельхозотдела усмотрели в этом вопиющее нарушение всех правил. Они поскребли затылки, порылись в своих списках и заявили:
— Дорогой товарищ, у нас для таких случаев фонды не предусмотрены.
Дельный совет был тут дороже золота.
— А что, если бы я был цирком? — осторожно спросил я.
— Тогда, пожалуй…
Как выяснилось, для выездных цирков фонд имеется. Район, где гастролирует такой цирк, полностью снабжает его лошадей овсом. Не раз я с завистью наблюдал, как цирковые пони хрупают глянцевитый овес из своих кормушек.
— Ведь получают же мастера цирка овес для своих лошадей, — жалобно произнес я. — Я тоже мастер. Мастер пера.
Снова напряженное раздумье.
— А ведь верно, — согласился один из сотрудников.
Однако другой взял линейку и, словно смычком, поводя ею за ухом вверх и вниз, возразил:
— Ты-то, может, и мастер, но вот твоя лошадь… На какие художества она-то способна?
— Прежде всего, она маленькая, — сказал я. — Таких лошадок можно увидеть разве что в цирке.
Я потащил его к окну. Перед зданием районного управления стояла моя жена: она стерегла Педро. В это мгновение по улице проехала повозка, запряженная двумя кобылами. Педро громко заржал и, не успела жена оглянуться, уже стоял на задних ногах, совсем как дрессированная цирковая лошадь. Я выскочил на улицу, чтобы помочь жене успокоить Педро. Когда я вернулся, мне вручили ордер.
Я почувствовал угрызения совести. Ведь на самом деле мы с Педро никогда не выступали в настоящем цирке. Но, может статься, если когда-нибудь я положу эту книгу на стол товарищам из районного управления, они меня простят и учредят особый фонд для «книжных лошадей». Ведь «книжные лошади», хоть и существуют только на бумаге, не относятся к породе бюрократических кляч.
ТЕЛЕЖКА, В КОТОРОЙ ПРИЕХАЛА ЛУНА
Однажды на рассвете мне почудилось, будто к нам кто-то стучится. У дверей стоял вестник. Это был вестник зимы в искристой мантии.
— Что вам угодно?
— Царь-мороз желает разбить свой лагерь в деревне и лесах.
— Спасибо.
С вестниками царей-морозов надо поддерживать хорошие отношения. Я предложил ему сигару. Он отказался. Он предпочитает грызть ледяные сосульки.
Теперь самое время заготавливать дрова на зиму. Пиши себе роман сколько угодно, а о тепле не забывай.
Лесник дал нам разрешение на сбор хвороста. Захрустели сучья, все семейство разбрелось по лесу. Белочки устраивались на зиму в своих гнездах. Они с присвисточкой дразнили нас. Сойки разносили новость по всему лесу:
«Хрясть! Хрусть! Городской народ по дрова идет. Хрясть! Хрусть! По дрова идет!»
Над озером по крутому берегу тянется дорога. Там-то, на обочине, мы и уложили кучками хворост, а на следующий день поехали в лес на нашей таратайке. Криста и маленький Илья примостились рядом со мной на доске для сиденья. Рессор у тележки нет. Кузов высок. Доска ездила взад и вперед.
— Папа, а тележка не опрокинется на спуске к озеру?
— Если она наклонится к озеру, мы откреним ее к лесу, а если она наклонится к лесу, мы откреним ее к озеру. Уж как-нибудь да перехитрим эту таратайку-опрокидайку.
Ладно, вот и спуск. Берег стал круче. Таратайка наклонилась в сторону озера. Криста уцепилась за стойку, Илья уцепился за Кристу.
— Спокойно, вот и наш хворост.
Правое переднее колесо наскочило на пень. Возок накренился в сторону озера. Криста совсем забыла, что ей надо передвинуться вправо. Педро забеспокоился и рванулся вперед. Тележка опрокинулась. Трах- тарарах! Тележка рассыпалась на части, совсем как недавно на станции. Криста не выпустила из рук Илью и, даже не пикнув, покатилась вместе с ним под откос.
Громкий треск напугал Педро. Как и полагается жеребцу, он стал на дыбы и начал брыкаться. Оглобли отвязались. Я кувырком полетел на землю и выпустил из рук вожжи. Теперь Педро был свободен и припустил со всех ног, волоча за собой оглобли.
У самой воды Илья и Криста кое-как стали на ноги. Спасибо мягкому лесному мху! Илья вскарабкался вверх по откосу и заплакал. Уж не ушибся ли он? Нет, он горевал о сломанной тележке.
Таратайка развалилась на части: вот одна доска, вот другая, здесь колесо, там железный болт. Точно в таком живописном беспорядке валялись части повозок на картинках моей школьной хрестоматии, изображавших сражение.
Педро уже скрылся из виду. По следу оглобель в мягком лесном грунте я пустился вдогонку. Вот кольцо от валька, вот большая гайка, чуть подальше — постромочная цепь, а вот и оглобли, застрявшие между двумя стволами. Отсюда путь мне указывали только следы копыт Педро. Он шел то зигзагами, то кругами, пока не добрался до проезжей дороги и не побежал домой.
Я застал Педро в саду, он мирно пощипывал травку. Увидев меня, он оглянулся:
«В чем дело?»
— Эх ты, удирака!
«Трах-тарарах гнался за мной!»
Что я мог возразить? Он боялся собственной упряжи, как трусливый человек боится своей тени.
— На чем же мы теперь будем ездить? — хныкал Илья.
Я уселся за свой роман; я приучил себя выполнять дневное задание, какие бы треволнения ни принес мне день. Отправляясь за хворостом, я рассчитывал немного отдохнуть, а тут едва не случилось несчастье.
Вечером к нам во двор пожаловал сосед.
— В лесу у озера валяется одно колесо.
Я-то лучше знал, сколько колес валяется у озера, и по частям собрал тележку. Недостающие мелочи я принес из дому.
Взошла луна. Наша тележка стояла на берегу, уже нагруженная хворостом. После ужина я починил упряжь, взял Илью за руку и повел его к озеру.
— Вот и тележка, видишь?
— А где она была, папа?
— На ней приехала луна.
Мой авторитет отца и кучера был восстановлен.
ПЕДРО ПЛЮЕТСЯ ДЕНЬГАМИ
Вот и цапля уже улетела. Всю весну и лето, до глубокой осени, она летала мимо нашего двора.
«Вкусно ли? Вкусно ли?» — спрашивала она, летя к ручью. А возвращаясь с набитым зобом, кричала: «Ох, как вкусно! Ох, как вкусно!»
