Что к нему навек пробьётся
Незаросшая тропа!
Тщетно всё!
Туман скрывает
Путь, которым убыл я...
И никто ведь не узнает,
Где могилка-то моя!
— Ну-ка, хватит про могилку — и так тошно! — прикрикнул на арапа Лука. — Лучше бы что-нибудь весёлое сочинил!
В тумане обозначились, затемнели стволы деревьев.
— Точно — заблудились! — ахнул богодул.
— Привал! — скомандовал атаман и с великим облегчением опустил неподъёмный мешок на мокрую траву.
Помаленьку-то туман разъедало, но уж больно медленно.
— Ты бы помолился Тому, Кто Всегда Думает О Нас! — велел атаман богодулу. — Твоя просьба покрепче нашей будет!
Брат Амвоний покорно забормотал что-то неразборчивое, как и у прочих иереев и микрополитов. Потому что для разборчивого-то бормотания слова нужно знать!
Но ведь помогло!
Дорогу не дорогу, а тропинку разглядели! — Не ведёт ли она в вертеп разбойников? — обеспокоился богодул.
— Да мы, чай, тоже не девицы красные... — сказал атаман и осёкся. — Ты вперёд иди, — приказал он брату Амвонию. — Тебя не тронут. А мы поотстанем... В случае чего — кричи, как будто тебя режут.
— А ну как вправду начнут резать? — испугался богодул.
— Всё равно кричи! Ведь от меня судьба Всея Великия, Малыя, Белыя и Пушистыя Еруслании зависит, а от тебя что?
— Героиня ты наша народная! Девственница ты наша Орлеанская! — поддел атамана верный арапчонок.
— Ладно, — огрызнулся храбрый красавица. — Я пойду. Пистоль-то на что? Тутошние разбойники, чаю, и устройства такого не видели. От грохоту разбегутся!
Лука неожиданно легко вскинул на плечи мешок и зашагал по тропинке, да так резво, что спутники едва за ним поспевали.
Лес между тем становился всё отчетливее и реже, пока не кончился вовсе.
— Деревня! — возрадовался Тиритомба. — О rus! Узнаю тебя, принимаю! Правда, мысль ужасная мне душу омрачает: вдруг там опять лютый барин властвует, а поселяне влекут тягостный ярем до гроба?
— Они везде его влекут, — сумрачно молвил Радищев. — Один был на свете добрый барин, да и тот — я...
— А я? — обиделся Тиритомба. — Кабы меня царь пожаловал деревенькой, так я ли не был бы добрым барином?
— Ага, — откликнулся Лука. — А потом бы в этой деревне все люди стали такие... Приятно смуглявые...
Деревня была как деревня, путь в неё перегораживала нарочитая жердина, возле которой толклись, как обычно, мальчишки. На разбойничьих детей они вроде бы не походили, но кто его знает?
Тиритомба оторвал от сердца кусок штруделя и угостил им сорванцов, чтобы убрали жердину.
— Как ваша весь зовётся? — спросил он.
— Большая Змеевка! — бойко отвечал беспорточный и нестриженый сорванец в чумазой рубахе.
— А почему она так зовётся? — насторожился арап.
— А потому, что у нас Большой Змей живёт! — похвастался беспорточный.
— Где живёт? Прямо в деревне?
— Зачем в деревне? — с достоинством отвечал сорванец. — Он в пещере живёт, как Змею и положено.
— А ты его видел? — не отставал поэт.
— Зачем видел? Его никто не видел. Но кто-то ведь пускает дым, кому-то мы телят да баранов жертвуем...
— А красавиц Змей не требует? — забеспокоился атаман.
— Нет, девка, совсем не требует! Они, поди-ка, невкусные! — засмеялся беспорточный.
— Очень даже вкусные, — уверенно сказал Поэт и непроизвольно облизнулся.
Атаман же возмутился: — Какая я тебе, сопляку, девка? Зови меня... э-э-э... Анна Лукинишна, вот! Я дворянская дочь! Как зовут вашего барина, каков он, милостив ли до людей? Или аспид?
— Никакого аспида мы не знаем, — подбоченился беспорточный. — Да и сама посуди, девка, на что нам барин, коли есть Большой Змей? Старики говорят, что когда-то барин точно был. Да только Змей его съел.
С этими словами, как бы для наглядности, маленький наглец запихал штрудель в рот, и не подумав делиться с товарищами.
— Опять девкой обзываешься? — нахмурился Лука. — Вот я тебе сейчас все уши оборву!
— Девка, девка, девка! С титьками, с журавушкой! — воскликнул сорванец, но отбежал на почтительное расстояние.
Лука собрался было кинуться на малолетнего оскорбителя, но поэт удержал его:
— Постой, красавица моя! Ведь у ребёнка чистосердечного мы больше выведаем, чем у хитрых здешних старцев... Поди сюда, славный отрок! Никто не причинит тебе зла!
С этими словами арап оторвал от сердца ещё кусочек яблочного пирога и маняще протянул его беспорточному.
Он не только предлагал лакомство, он ещё и повысил беспорточного в ранге: ведь отрокам уже полагались портки.
Лесть возымела своё гнусное действие.
— А эта придурочная ухи драть не будет? — спросил сорванец, подходя ближе.
Лука стерпел и «придурочную».
— Не будет, не будет, — уверил мальца арап.
— А ты сам-то чего такой чёрный? — насторожился сорванец.
— Он арап, — кратко ответил за Тиритомбу богодул.
— А-а, тогда понятно... Нет ли среди вас богатыря или героя какого?
— На что тебе герой? — спросил поэт. — Несчастна та деревня, которая нуждается в героях!
— Ну как же ты не понимаешь? — удивился беспорточный отрок. — Змея воевать, вот зачем! Их, героев-то, у нас мно-ого перебывало! Даже иноземные приходили славы искать!
— Что-то не слышала я ни про какого Змея в Еруслании, — сказал атаман.
— Молчи, девка! — вскричал разгневанный малолеток. — Арап-арап, ну чего она в наши мужичьи дела лезет? Вестимо, не слышала, потому что дура. У меня сеструха вот такая же... кобылища... Ухи дерёт... Вон уже какие вытянула! А про Змея-то вообще мало кто знает. И мало кто в него верит. Потому что дураки.
— Ага, а мы в селенье премудрых входим! — не утерпел Радищев.
— Ты уйми её, арап, а то я с вами толковать не буду. Особенно без пирога...
— Се шантаж а-натюрель! — вздохнул поэт и протянул маленькому негодяю последний кусок Штруделя.
— Где же те герои, не по годам развитый отрок?
Вместо ответа мерзкий малолеток засунул остатний кусок в свою дерзостную пасть и начал яростно жевать.
— Вот они у Змея где! — прожевался он и похлопал себя по пузу. — Только доспехи и кости он выплевывает... Кости мы пережигаем на золу для полей, а мечи ихние и прочее мой батюшка кузнец
