перековывает на орала, на косы, на бороны, на серпы... Воинам тоже продаёт... Так что большую пользу от Большого Змея видим, хотя скотину жалко... Но он у нас и репу ест, и огурцы, и хлеб! И даже дрова!
— Странный Змей какой-то, — сказал Радищев. — Красавиц ему не надо, а репу жрёт...
— Дедушка, — жалобно обратился малец к богодулу. — Может, она хоть седин твоих ради помолчит? Ну невозможно же! Как вы в городах своих баб распустили! Мой бы батюшка её вожжами, вожжами! И замуж, замуж, замуж! Они без этого совсем дуреют! Арап-арап, возьми за себя мою сеструху — она тебя на руках будет носить...
— В самом деле, Анна, помолчи, — сказал поэт. — Значит, не нужно вас от Змея избавлять? Да, как тебя кличут?
Малец почесал колтун.
— Попробовать-то можно, — сказал он. — Отчего же не попробовать? Вам развлечение, нам прибыток... А кличут меня Ничевок, потому что я ничего делать не хочу, не могу и не буду. А сеструха...
— Ладно, ладно, умненький Ничевок, — ласково сказал поэт. — Вот и веди нас к отцу с матерью. Заодно и на сестрицу твою посмотрим — нельзя ли и вправду её утихомирить...
ГЛАВА 36
Изба кузнеца, должно быть, была самая богатая, хотя в других путникам пока побывать не удалось. Кузнеца звали Челобан, был он столь здоров, что в иное время Лука охотно бы вступил с ним в борьбу на поясах или на руках. Только глаз у него был один — обычное дело для кузнецов: не уберёгся от искры.
По обилию выставленных на стол угощений Лука понял, что даже Большой Змей для поселян предпочтительнее любого, хотя бы самого доброго, барина.
О нём, о благодетеле, только и было разговоров.
— Прадед мой, — указал кузнец на печку, на которой, должно быть, и прозябал упомянутый прадед, — сказывал, что прежний барин держал нас в чёрном теле, оставлял ровно столько, чтобы не околели с голоду. Ну, мы-то знаем, что Змея положено бороть. Дед мой ходил — не вернулся, отец тоже за общество пострадал... Ну, Змей нам и говорит...
— Так он у вас ещё и говорит? — вскинулся Лука.
— Говорит, когда нужда в том появится. Ну, голос, конечно, страшный... А слова ласковые. Не надо мне, сказывает, никаких красных девиц, а вот приносите мне овцу там, козу, сыр тащите, зелень всякую... Поленья берёзовые, уголь древесный... И ещё он нас научил для себя из муки делать такие тоненькие палочки... Паста, что ли? Бабы наловчились их варить. И всё оставляем у входа в пещеру, но сами туда не заходим... Ни-ни... Он не велел, да и сами мы убедились... На горьком опыте...
Брат Амвоний отчего-то насторожился, но никто не обратил на это внимания. Лука и арап слишком были увлечены разговором и едой.
— Что же ты, красавица, ни к мёду, ни к бражке не прикоснёшься? — заботливо спросил Челобан.
— Невместно мне, — зарделся атаман.
Тиритомба, набив пузо, стал перемигиваться с сестрой бедного Ничевока, которая подавала на стол. Мамаша её, Челобаниха, заметила это и погрозила чёрному искусителю кулаком. А Лука даже не грозил — попросту заехал в бок локтем. Утихомирив сладострастника, он спросил:
— А что же змееборцы? Часто ли приходят? Кузнец засмеялся.
— Часто не часто, а нам хватает. Мы их по-честному уговариваем, предостерегаем, показываем, что от прежних героев осталось... Да сама-то глянь! Красота какая!
С этими словами он протянул Луке солонку.
Солонка была серебряная, тяжёлая, по её краям сидели искусно выполненные морские твари — тритоны и нереиды, определил атаман.
— Уж на что я умелец, — продолжал кузнец, — а такой красоты мне нипочём не сделать.
— Её герой принёс? — спросил Радищев.
— Эх, всё бы вам, девки, героев! Это мастер был, настоящий. Из самого Рима. И не собирался он вовсе нашего Змеюшку губить, а хотел только поглядеть. Чтобы потом его образ в серебре или золоте отлить...
— Как звали мастера? — вскинулся богодул. «Что в имени мастера монаху?» — лениво помыслил атаман.
— Звали его, вестимо, не по-нашему, — сказал кузнец. — Бен... Бенуто...
— Бенвенуто Челлини, — уверенно сказал брат Амвоний. — Так вот где окончил дни свои великий ювелир...
— А говорил, что борзостей римских не текох! — сказал Лука.
— Да я так... — потупился явно спохватившийся богодул. — Мало ли чего в странствиях нахватаешься...
— Я бы тоже посмотрел... — мечтательно молвил Тиритомба. — И поэму написал... Терцинами, — уточнил он,
— Не ходи! — строго сказал кузнец. — Ты хоть и чёрный, а нашенский. Пусть он иноземных героев губит — те всё своё добро нам завещают на всякий случай. Чай, не краденым живём! Ну, всякий случай с ними.всегда и случается. Не любит Змеюшка героев! Сердце на них держит! Видно, крепко они его обидели! А какие были молодцы! Орландо, Баярд, принц Арагонский! Нет, всех приел...
— Сколько у вашего Змея голов? — спросил Радищев.
— Эх, барышня! — сказал Челобан. — Тех, которые головы считали, теперь уж нет. Может, три. Может, девяносто девять. А может, и всего-то одна. Но соображает!
Ушастый Ничевок подбежал к отцу и что-то прошептал.
Челобан мигом переменился и в лице, и во мнениях.
— А с другой стороны, — лениво зевнул он, — отчего бы вам и не сходить. Попытка не пытка. Я тебя, барышня, не имею в виду. А чёрненький... Может, как раз чёрненьких Змей и боится! Вдруг у них мясо ядовитое? Да и монах смиренный, глядишь, его молитовкой огреет! Ведь никто же ещё не пробовал! А ты, красавица, выходи-ка лучше замуж! Ничевок сейчас подрастёт!
Ушастый малец и Лука поглядели друг на дружку с нескрываемой ненавистью.
— У нас часто бывает, что невеста много старше жениха, — сказал кузнец. — Но никто от этого ещё не помер...
— В бороде седина, а на уме — птичий грех! — впервые подала голос Челобаниха. — Знаю я тебя!
Лука тяжело вздохнул. Внешностью кузнечиха вполне могла бы посоперничать с фрау Карлой, так что понять Челобана он понимал.
— Нет уж, хозяин, — решительно сказал он и встал из-за стола. — Спасибо за хлеб-соль, но мы пойдём другим путём — тем, что наметили. Мы не герои, почестей нам не надо. То ли мы змеев не видали! Обойдемся и без терцин!
— Да кто ж вас теперь из деревни-то выпустит? — ласково сказал кузнец. — С вашим-то мешком?
Атаман поглядел на предполагаемого малолетнего супруга с ещё большей ненавистью.
— Тебе бы мытарем служить, — только и сказал он, добывая из-за пазухи пистоль.
Но Челобан был твёрд. Он нисколько не испугался.
— Допустим, попадёшь ты в меня, дура. А пробьёт ли твой свинец толедский доспех?
И чисто по-еруслански рванул рубаху на груди. Оттуда и впрямь блеснула вороненая сталь, изукрашенная золотым узором.
— Да и порох по такой погоде наверняка отсырел, — продолжал сельский циклоп. — Так что прибереги выстрел для Змея. Может, у него шкура тонкая...
— Сам ты шкура тонкая, — процедил сквозь зубы Лука и вернул пистоль на место. Кузнец Челобан всё-таки не разбойник — он хуже разбойника...
