между радио и телевидением нарастала. Меня же беспокоило только то, как наиболее объективно и обстоятельно преподнести наиболее важные факты. Обе стороны знали, что я скорее вообще откажусь от всех передач, чем позволю представить дело в сомнительном свете ради достижения публичности.
Прошло несколько недель. Стенсон был завален работой. Мы время от времени встречались, чтобы вместе пообедать в старой части города. К нашему общему удовольствию между нами установились дружеские и открытые отношения. Стенсон оказался совершенно непредубежденным и доброжелательным человеком. Конечно, он предпочел бы найти безобидное и совершенно естественное объяснение происходящему. Я же настаивал на том, чтобы прислушиваться только к фактам. А слушатели должны составить собственное мнение. Стенсон считал, что программа в том виде, в котором я хочу ее сделать, вызовет у слушателей настоящий шок.
Только в лагере материалистов», — ответил я. «А церковь?», — заметил Стенсон. «Она быстро отойдет от шока, потому что она, в конце концов, признает существование души после смерти».
В заключение Стенсон пообещал приехать в Нисунд на следующей неделе, чтобы сделать новые записи.
Вечером после нашего разговора я сидел у магнитофона. Я был полон предчувствия и ощущал неуверенность. «А что если мои друзья с другой стороны снова не выйдут на связь?» — промелькнуло у меня в голове. Я устыдился собственных сомнений, но с другой стороны, на карту было поставлено слишком многое.
Моя жена была твердо убеждена, что по такому важному случаю наши друзья обязательно появятся. Я включил радио и магнитофон и начал осторожно крутить настройку. Я не торопясь проверил все частоты как обычно слева направо. Как всегда, я находился в диапазоне средних волн.
Ничего — ни Лены, ни сигнала!
Еще некоторое время я в нерешительности сидел у радио. И вдруг внезапно я услышал энергичный голос Лены: «Поддерживай, поддерживай! Прямой контакт!»
Я сразу же включил магнитофон и начал внимательно слушать. Я услышал несколько мужских голосов, исполнявших что-то вроде итальянского хита. Лена подала сигнал о новых контактах. Я начал слушать еще более сосредоточенно, но так и не смог понять слова сразу.
Внезапно я услышал, как меня дважды позвали по имени. Это был поющий мужской голос, очень напоминающий Арне Фалька. Я с трудом дождался, когда Лена даст отбой. Конец песни утонул в шуме эфира.
Эта передача стала новым гвоздем программы. Она дала прямой ответ на мои вопросы и сомнения. Это в действительности был Арне Фальк, а его пение сопровождалось несколькими мужскими голосами на заднем фоне. Все сообщение имело цель напомнить мне в шутливой форме об обещании, данном мертвыми. Фальк пел на итальянском, немецком, шведском и русском языках. «Скоро люди тебя услышат. Фридель, ты будешь счастлив, мы никогда не обманываем. Фридель, ты будешь доволен. если кто и обманывает, то это дурацкая, скверная луна, луна обманщица.».
Нашему пуделю Карино тоже передали привет, а затем Фальк обратился к своему сыну Бенгту и произнес: «Бенгт такой милый..». Передача закончилась словами: «Только одна луна обманывает».
Упоминание луны следует принять всерьез, потому что я заметил, что фазы луны играют очень большую и даже решающую роль в электромагнитных помехах. Наиболее благоприятные условия были в о время полнолуния, когда солнце, земля и луна выстраивались в прямую линию.
Когда прибыли Стенсон, его ассистент Койстинен, Кальбер г и еще несколько человек, я был уже отдохнувшим и полным радостной уверенности.
Мы начали с продолжительной записи через микрофон, которая проводилась одновременно на двух магнитофонах, один из которых принадлежал Стенсону, а другой мне. Стенсон заявил, что никогда не слышал никаких посторонних голосов в изолированных студиях во время записей.
«Вздор!» перебил его мужской голос, который позже услышали все присутствовавшие. Кальберг быстро записывала. Мы снова включили магнитофон. Я рассказал о происшествии у себя в мансарде в сентябре 1959 года, когда Карино оставался один в комнате, а я разговаривал с женой по телефону внизу. После того, как я немного взволнованно произнес: «А потом..» и сделал небольшую паузу, раздался громкий звук, как будто кто-то хлопнул в ладоши.
Я продолжил: «В комнате было совершенно тихо, слышно было только, как вращается пленка.». Через секунду мои слова повторил громкий мужской голос.
Стенсон был поражен. Его ассистент Койстинен тоже не мог объяснить этого явления. Наконец Стенсон предположил: «Хлопок еще более странен, чем голоса. Мы должны были бы его услышать».
Около половины девятого мы начали запись с радио. Я сидел у радиоприемника Стенсона, который был соединен с норвежским магнитофоном. Койстинен подключил комнатную антенну и заземлил ее у батареи отопления.
Койстинен сидел рядом со мной, за моей спиной стояли знакомые Кальберг и мой сын Петер. Стенсон и другие гости пили кофе в гостиной, которая находилась как раз под моим кабинетом.
Я осторожно крутил настройку и почти на каждой частоте слышал голос Лены. Небольшая проблема была с подключением норвежского магнитофона, потому что каждый раз, когда он включался, раздавался похожий на сирену посторонний звук. Койстинен внимательно контролировал каждую фазу записи. Он то и дело включал магнитофон в соответствии с моими указаниями.
В самом начале прозвучал голос «Старого еврея». Он сделал несколько пренебрежительных замечаний по поводу «отвратительного соединения.». Может быть, он имел в виду временную антенну, которую Койстинен установил в кабинете?
Затем началась ария Татьяны из оперы «Евгений Онегин». Я знаю текст и сам когда-то исполнял роль Онегина. Но то, что мы услышали здесь, никак не соответствовало оригинальному тексту, потому что Татьяна пела следующее: «Фридрих, мертвые одиноки!..».
Я был слишком взволнован, чтобы внимательно слушать дальше. Лена настаивала на продолжении записи. Я нервничал и несколько раз включал и выключал оборудование.
И наконец, наступил кульминационный момент этого вечера. Сначала послышался воющий звук включения, сквозь который мужской голос выкрикнул: «Контакт!», а затем через весь статический шум раздался взволнованный и нетерпеливый голос Феликса Керстена, который громко и настойчиво обращался ко мне: «Фридель! Послушай меня, Фридель! Поверни вниз!»
Петер, стоявший позади меня, закричал: «Это Керстен! Керстен!»
Я сделал резкое движение и потерял частоту. Койстинен вскочил с места и помчался вниз: «Идите сюда все, Керстен на радио!»
Все слушали запись и говорили одновременно. Стенсон без конца повторял: «Странно, странно, я больше ничего не понимаю.»
Через некоторое время мы снова установили связь через радио. В этот раз в разговор вступил Боевский. Он спел песню, поприветствовал Карино, сказав: «Шалом!» Он спел песню о мертвых и назвал себя. Правда, качество звука было неважным, и можно было разобрать только некоторые слова.
Было уже поздно. Мы все были очень взволнованы. Я начал чувствовать усталость. Последнее, что я услышал и записал на пленку, был голос Керстена, который немного раздраженно обратился к нам по- шведски: Проблема! Вы действительно слышите?».
Так мой дорогой Фальк сдержал свое обещание.
Когда я через несколько дней проверил запись, то обнаружил несколько интересных деталей, которые мы упустили в спешке во время записи. Жаль, что звук включения заглушил фразу Феликса Керстена. Но мне удалось восстановить ее с помощью фильтра.
«Дорогой Фридрих., - начал Керстен, — в Швеции шестнадцатый контакт…», — после чего последовал текст, уже упомянутый ран ее.
Глава 44
Консультация профессора. — Положительная реакция прессы. — Профессор Ганс Бендер проявляет
