Половина гостей жили к югу от Темзы, и им было абсолютно все равно, ехать ли в Уимблдон или в Кенсингтон. Но судья и его жена с присущим им чувством такта приняли объяснение Джорджи. Хотя в своем письме к матери Джорджи миссис Фосетт сформулировала причину несколько иначе, спрашивая, не будет ли она возражать, если прием в честь бракосочетания ее дочери будет дан в доме Фосеттов в Кенсингтоне, «который по случаю находится так близко от отдела регистрации браков Кенсингтонской мэрии».
Весной, когда закончился срок службы Хьюго Кэррола в лондонском бюро «Ньюс», он был назначен главным политическим редактором газеты, и они с Джорджи полетели в Америку. Первую неделю Джорджи и Хьюго провели, бездельничая в коттедже с десятью спальнями с видом на Лонг-Айленд, который принадлежал сенатору — другу Хьюго.
— Ну, как тебе возвращение на родину? — спросил Хьюго жену, когда они плыли бок о бок к небольшому плоту, стоявшему на якоре в пятидесяти ярдах от берега.
— Ничего особенно волнующего, — ответила Джорджи. — Но водичка приятная. Не приходится вздрагивать каждый раз, когда в нее заходишь.
Джорджи никогда не понимала, почему британские пляжи окружены водой, которая промораживает тебя до кишок, несмотря на Гольфстрим, который, казалось, должен бы сделать воду потеплее.
— Погоди, вот скоро окунемся в суматоху будней, — сказал Хьюго, смеясь. — Уж тут не раз вздрогнешь.
До сих пор напряженная жизнь Нью-Йорка и Вашингтона существовала только в воображении Джорджи. Хьюго же как никто другой хорошо представлял себе, как — п-ф-ф — и исчезает эйфория, которая может охватить в коттедже богача с видом на Лонг-Айленд, когда окунаешься в выматывающий душу поединок Манхэттена с Капитолийским холмом.
Джорджи участила гребки и вырвалась вперед. Хьюго почувствовал, что движения мокрых рук Джорджи неожиданно вызвали в нем прилив желания. Он вспомнил, как вчера они средь бела дня вернулись на часок в спальню. Перейдя на медленный кроль, Хьюго восхищенно смотрел на жену, которая, добравшись до плота, грациозно взбиралась на него. Вода стекала с ее черных волос. «Как с крыльев птицы», — подумал Хьюго, опять прибавляя скорость. Когда он подплыл к плоту, он уже хорошо представлял себе, чего именно ему хочется.
— Нас видно из дома? — спросил Хьюго, вылезая из воды. Джорджи увидела, как его красиво вылепленные руки, доставлявшие ей столько удовольствия, потянулись к застежке купальника.
— И очень хорошо видно, — ответила она. — А это имеет значение?
— Да так, небольшое, — ответил Хьюго, с удивлением ловя себя на том, что, несмотря на то, что это шло вразрез с его воспитанием, получает явное удовольствие от мысли, что каждый, кому пришло бы в этот момент в голову взглянуть в телескоп, установленный на веранде коттеджа, мог наблюдать словно живое видео в круглой рамке, как они с Джорджи занимаются любовью. Полуулыбка промелькнула на лице Хьюго, и он расстегнул ее купальник.
5
В модном пригороде Вашингтона — Джорджтауне, они нашли хороший добротный дом с верандой. В жизни Хьюго опять появился Уитмор, на этот раз за рулем «линкольна».
Хьюго представил Джорджи редактору обозрений «Вашингтон пост», и вскоре последовало предложение о работе. Очень быстро у читателей «Пост» вошло в привычку выискивать глазами ее колонку. Она была хорошим обозревателем — острым, с юмором и умела найти, чем заинтересовать читателя. То, что Джорджи была женой Хьюго Кэррола, открывало ей в столице любые двери, которые что- то значили для ее карьеры.
Примерно через год Хьюго повел Джорджи на первый в ее жизни прием в Белый дом.
— Для тебя гораздо важнее поладить с первой леди, чем пофлиртовать с президентом, — сказал Хьюго жене, когда они ждали, пока охрана на въезде с Пенсильвания-авеню закончит проверять их документы.
Джорджи прекрасно поладила с первой леди! Когда через четыре месяца их вновь пригласили в Белый дом на обед в честь британского премьер-министра, Джорджи шла туда уже не как жена Хьюго, а по отдельному приглашению. Хьюго Кэррол и Джорджи Чейз.
Еще через некоторое время Джорджи стала одним из двух лучших обозревателей в городе.
Через восемь месяцев она получила предложение стать редактором обозрений нью-йоркского журнала «Базар». Владелец журнала был не вполне доволен тем местом, который занимал «Базар» на рынке иллюстрированных журналов. Он хотел придать больший вес журнальным обозрениям, введя в них острую политическую линию.
— Любой самоуверенный писака может выдавать умные мысли по важным вопросам. Я же хочу, чтобы наши читатели смеялись, были в шоке и в то же время ощущали, что они узнают что-то новое. То, что печатает журнал, должно быть многозначительно, иногда звучать скептически, иногда — ближе к диффамации, но не настолько близко, чтобы нас потащили в суд.
Владелец подчеркнул, что, если Джорджи согласится занять пост исполнительного редактора обозрений, никто не может точно знать, как все сложится, но он почти уверен, что нынешний редактор «Базар» навряд ли долго пробудет в своем кресле.
Джорджи и Хьюго обсуждали это предложение весь уик-энд. Если Джорджи соглашалась, это означало, что им понадобится еще одна квартира — на Манхэттене и что им придется делить свое время между двумя городами и жить врозь большую часть рабочей недели.
— Мне не нравится идея четыре ночи спать врозь, — говорил Хьюго.
— Ну, — утешала его Джорджи. — Зато говорят, что браки выходного дня обычно более прочные и страстные, чем у тех, кто видится каждый день.
— Постараюсь убедить в этом своего дурачка, когда он начнет жаловаться посреди недели, — сказал Хьюго.
Оба понимали, что Джорджи надо принять предложение.
В первое утро в Нью-Йорке шум движения под окнами разбудил Джорджи довольно рано, но вместо того, чтобы разозлиться, она почувствовала дрожь радостного возбуждения. На уик-энды Джорджи обычно возвращалась в Джорджтаун, но в тот, первый раз, Хьюго приехал к ней в Нью-Йорк.
— Должен же я пометить твои новые красивые простыни, — смеясь объявил он, притягивая Джорджи к себе на кровать.
Они хотели когда-нибудь завести детей, лучше всего двоих. Но когда? Ни один момент не казался для этого достаточно подходящим. Работа Джорджи в «Базар» занимала добрых десять часов в сутки, если считать работой ленч в «Лютеции» или «Четырех временах года», а она так и считала, и не считать работой вечерние выпивки и обеды, которые случались обычно не реже трех раз в неделю. Иногда Хьюго прилетал к ней в Нью-Йорк посреди недели, чтобы вместе провести ночь, а случалось и так, что она оказывалась в Вашингтоне, хотя чаще всего это было связано с каким-нибудь важным, то есть полезным для ее карьеры обедом. Не то, чтобы жесткий расчет определял всю ее жизнь. Джорджи была человеком эмоционально отрешенным, но и ни в коем случае не бесчувственным. Просто она была женщиной, для которой карьера являлась такой же частью ее самой, как это обычно бывает у честолюбивых мужчин. Для Хьюго граница между работой и игрой была довольно призрачной. Для Джорджи эта граница очень скоро перестала существовать вообще: все, что она делала, подчинялось интересам карьеры. Если бы светское времяпрепровождение не было полезным, она охотно сидела бы дома.
— Я неплохо лажу с тысячами читателей, но единственный мой друг в Америке — это Хьюго, — писала она Пэтси. — Ну разве не счастье испытывать такие чувства к мужу, который к тому же еще и очень хорош в постели.
Ни Джорджи, ни Хьюго не имели склонности к изменам, к тому же ни у того, ни у другого не нашлось бы для этого времени. Да и оба настолько ценили свой брак, что ни за что не решились бы как-то ему повредить.
