— К черту! Завтра же с утра увожу сотню к мосту. Там кишлак. Поселюсь в доме знакомого бая. Казаки разместятся в кибитках. Никто не тронет этих железнодорожников, чего их охранять.
Кто-то спросил:
— А как же инженеры?..
— Ничего с ними не сделается. Среди них тоже сволочь всякая есть. Один Чечевичкин чего стоит. Недаром же так опекает его самаркандский пристав. Нарочного прислал с пакетом: приглядывай, мол, за ним.
— А с пленными как же?..
— Никак. Все равно удрать некуда. На всякий случай буду сюда разъезды высылать для разминки лошадей.
Разговор смолк. Я растолкал Чечевичкина:
— Дядя Стена. Казаки-то уходить собрались.
— Куда еще?
— Есаул сказал, к мосту.
— И черт с ними. Спи.
Чечевичкин повернулся на другой бок, натянул на голову пальто. Всего нас в палатке семеро. Мы составляем так называемую рабочую партию. Дядя Степа у нас за старшего. Он, правда, не инженер, как сказал есаул, а лишь чиновник шестого разряда. Просто форма у него похожа на ту, что носят инженеры- путейцы.
— Дядя Степа!
Чечевичкин не отозвался. Я начал его тормошить.
— Ну, что еще? — недовольно спросил он.
— Есаул и про вас говорил.
— Да? Это уже интересно! Рассказывай.
— Самаркандский пристав ему какой-то пакет прислал, просил за вами приглядывать.
Степан хихикнул:
— Так мы же с приставом друзья! Не замечал разве, как он со мной раскланивается?
Потом сел, подобрав ноги по-турецки, почесал пятерней лохматый затылок, поманил меня пальцем, шепнул на ухо:
— Чур не болтать. Я, Ванюша, в Самарканде с четырнадцатого. Выслан сюда под надзор полиции.
Чечевичкин проковылял к входу, приподнял парусину. Кругом по-прежнему бушевала осенняя непогода. На телеграфном столбе плясал красный фонарь.
Снова укладываясь на травяной матрац, Чечевичкин проворчал:
— И чего сигнал повесили. Будто машинисты сами не знают, что путь на десяток верст разобран.
Опять поманил меня и уже другим тоном шепнул:
— Ты видел, как повстанцы дорогу портят? Развинтят рельсы в одном месте, саженях в двухстах — еще. Зацепят крючьями, запрягут сотню верблюдов и все звено, вместе со шпалами, волокут за версту, а то и за две. Долго мы тут провозимся...
Утром казаки на самом деле ушли к железнодорожному мосту. А тут и погода наладилась.
На высокой насыпи копошились путейцы. Подносили рельсы, загоняли кувалдами костыли. Работа подвигалась нешибко: сказывалась неопытность ремонтников, большинство ведь — военнопленные. Они же ставили и телеграфные столбы.
Линий связи было две — железнодорожного и почтово-телеграфного ведомств. Последняя громко именовалась правительственной. Ее-то и восстанавливала наша рабочая партия. Я большей частью работал наверху, тянул провода, крепил их к изоляторам.
День прошел спокойно. Но на следующие сутки наш палаточный лагерь облетела тревожная весть: в ближайшем кишлаке замечено скопление конников. Железнодорожное начальство растерялось. Как-то само собой получилось, что взоры всех устремились на Чечевичкина. Он хмурился и сквозь зубы цедил:
— Мерзавцы! Довели-таки людей...
Слова эти относились к властям. Я встревожился. Народ разный кругом, а за такие речи известно что может быть. Но дядя Степа, видать, меньше всего думал о себе. Он поднял руку, призывая к вниманию:
— Чтоб не случилось несчастья, пойду к повстанцам, поговорю с ними.
Перемахнул через насыпь, зашагал по полю.
— Что ж он мундир-то не снял? — сокрушенно заметил кто-то. — Местные жители не любят людей в форме...
С полчаса провели мы в тревожном ожидании. Но Чечевичкин возвратился в добром здравии. Сопровождали его двое вооруженных конников. Один из них быстро объехал лагерь, что-то сказал второму. Тот обратился к Чечевичкину:
— Якши, работай. Наша ломать не будет.
Всадники ускакали. Все облегченно вздохнули, стали благодарить «парламентера». Чечевичкин устало опустился на ящик с инструментами. Жесткие складки на лице Степана расползлись, оно стало добродушным. Но вот взгляд Чечевичкина на чем-то задержался, и брови снова сомкнулись у переносицы, глаза сузились. Зло сплюнув, он указал рукой на палатку почтальонов. Там на жерди висело пять винтовок.
— Считайте, что нас спасла восточная деликатность, а точнее — классовая солидарность, — сказал Чечевичкин. — Узбеки, что были здесь, — рабочие. Потому и «не заметили» оружия. А то бы плохо нам пришлось.
Через три дня мы продвинулись к мосту. Вечером есаул пригласил к себе двух инженеров-путейцев, техника и почему-то меня. Угостил чаем. В разговоре поинтересовался, правда ли, что кто-то из наших ходил в кишлак к бунтовщикам. Хоть и не сговаривались мы, а в один голос ответили, что слышим об этом впервые. Есаул с сомнением поглядел на нас, однако к этой теме больше не возвращался.
Когда шли обратно, худощавый старичок в пенсне придержал меня за рукав.
— Господин Чечевичкин, кажется, ваш близкий знакомый? Так уж вы, голубчик, предупредите его: военное начальство что-то пронюхало. А ведь за сношения с бунтовщиками — военно-полевой суд...
В палатке, где мы жили, Чечевичкин был не один. К нему зашел «посумерничать» почтальон Стефанюк. Я сообщил о разговоре у есаула, о предупреждении инженера-путейца. Стефанюк встревожился, стал строить догадки, какая сволочь могла донести на человека, рисковавшего ради всех своей жизнью.
Чечевичкин успокоил приятеля:
— Если бы шпик был среди нас, он, конечно, указал бы, кто именно ходил в кишлак... Скорее всего донес агент, засланный жандармерией в стан восставших.
Стефанюк предложил:
— Надо сказать рабочим, чтобы они не болтали лишнего при казаках.
Чечевичкин возразил:
— Зачем? Инженеры смолчали, а уж рабочие и подавно не проболтаются.
— А пленные?
— И они — не господа.
Все же мы со Стефанкжом решили на всякий случай побеседовать с людьми. Он взял на себя телеграфистов и почтовиков, я — венгров. Сразу же и направились каждый к своим.
Военнопленные сидели кружком у костра. Поздоровался. Мне ответили приветливо, пригласили к огоньку. Присел на старую шпалу. Исподволь повел речь о встрече Чечевичкина с повстанцами. Оказалось, что об этом знали многие и все восхищались смелостью Степана. Тогда я прямо объяснил цель своего визита.
Старший команды венгров унтер-офицер Месарош заверил:
— Мы понимаем. Никто ничего не видел и не знает.
Он перевел суть моей просьбы тем, кто плохо знал русский. Они согласно закивали головами.
