травой.
– Basilico, prezzemolo, – покивал пират, поднимаясь из-за стола.
– Да хоть клевер с люцерной!
– Ты так любишь зелень? Или это такая диета? – заинтересовалась Виктория.
– Это не диета, это военная хитрость, – ответила я, старательно удерживая на лице мягкую добрую улыбку. – Теперь слушай меня внимательно! Когда нам принесут пиццу, сделай так, чтобы парни отвлеклись и с полминуты не смотрели на стол, поняла?
– А что сделать?
– Да что хочешь, лишь бы отвлечь их от пиццы!
– Ясно.
Вика побарабанила пальцами по столу, поправила локон и выпятила грудь. Рубашечка ее «озадаченно» крякнула.
– Начнешь по моей команде, – предупредила я.
– А какая будет команда?
– Ну, не «Огонь, батарея!» – точно, какая-нибудь более незаметная, – я секунду подумала. – Я тебе на ногу под столом наступлю!
– Ладно, только ты полегче, на мне балетки из кожи антилопы, – моя сообщница обворожительно улыбнулась пирату, принесшему поднос с блюдами. – О, какая пицца! И сколько зелени!
Я расстегнула сумку, достала влажные салфетки и предложила их всем присутствующим.
Разумеется, сделано это было не потому, что я очень боюсь микробов. Как говорит наш папуля, с хрустом поедая поднятый с пола огурец, организм, который за столько лет не приспособился к инфекциям, не заслуживает того, чтобы за него боролись!
Опять же, моя любезность вовсе не была проявлением хороших манер. Я крайне редко вспоминаю, что они у меня имеются.
Это был маневр.
Мне нужен был повод, чтобы расстегнуть сумку и таким образом обеспечить себе легкий доступ к ее богатым недрам.
Возвращая на место слегка похудевшую пачку салфеток, я задержала руку в сумке, мысленно досчитала до трех, сказала себе:
– Огонь, батарея! – и, как педаль рояля, с намеком придавила Викину левую ногу своей правой.
И батарея реально зажгла!
Дрессированные кнопки на тесной Викиной рубашечке с треском разошлись, и из батистового плена эффектно вырвался ее не скованный бюстгальтером пышный бюст! Четвертый номер, не меньше!
Есть, есть еще женщины в русских селеньях!
Золотистые полушария с белыми треугольниками (от бикини) и вишневыми кружочками сосков заколыхались оригинальным триколором. И, скажу я вам, далеко не каждый государственный флаг народ встречает с такими энтузиазмом!
– О-у-у! – жарко выдохнул народ, роняя приборы и челюсти.
– Ай-ай-ай!
Оправдавшая свое имя победоносная Виктория пронзительно завизжала и вскочила со стула, даже не пытаясь чем-то прикрыть национальную гордость великороссов.
На громкий звук и резкое движение отреагировали даже те, кто обедал за другими столиками, а уж наши-то пираты загляделись на внезапно предъявленные им прелести с открытыми ртами.
– Посторонись! – я пнула прелестницу в голень.
Она послушно отпрыгнула, унося свои выдающиеся достоинства вместе с паутиной прилипших к ним взглядов в сторону от стола.
На меня никто не смотрел. Я запросто могла исправить ситуацию, сорвав с себя майку, но на сей раз (редкий случай!) мне не хотелось привлекать к себе внимание.
Я выдернула из сумки кулак с зажатым в нем пучком бурьяна, быстро-быстро покрошила траву на пиццу и спрятала руки под столом, положив ладошки на коленки, как чинная девочка.
Вся операция заняла не больше десяти секунд! Да Вика застегивалась гораздо дольше!
– Не вздумай есть эту пиццу, – помогая ей призвать к порядку взбунтовавшиеся кнопки, негромко предупредила я. – Пусть ее парни едят, а мы будем пить воду, делая вид, что приходим в себя после этого внезапного конфуза.
Вика тут же поникла на стуле, талантливо изображая скромницу, почти раздавленную позором. Я сочувственно обмахивала ее салфеткой и напряженно прислушивалась: скоро ли послышится сдвоенное чавканье?
– Жру-у-у-ут, – простонала полураздавленная скромница, цепко глядя на пиратов из-под ресниц. – Не оборачивайся, не смотри, пусть спокойно едя-а-а-ат…
– За маму, за папу, за всю свою мафиозную семейку! – шепотком приговаривала я. – Ну?!
– По два куска уже съели, – доложила Вика и, видимо, решив, что этого достаточно, выпрямилась.
Неторопливо и тщательно складывая салфетку, я с легким трепетом наблюдала за пиратами.
Интересно, что с ними сделается от пиццы с горицветом и аконитом?
Скоро узнаем!
Санек никогда не относился к числу мужчин, которых преследуют женщины. Тем более удивительным и неожиданным показалось ему ничем не спровоцированное нападение особы в зеленых одеждах!
Дюжая гражданка незаметно подкралась к увлеченному фотосессией Саньку и рухнула ему на спину, как подрубленная елка.
Санек упал на колени и непременно разбил бы о камни не только локти, но и фотоаппарат, если бы «елка» не подхватила его крепкой «веткой».
«Обалдеть, как некстати!» – подумал Санек.
Он слышал немало рассказов о жуликах и бандитах, промышляющих на улицах Рима.
Истории про ловких карманников и нахальных воришек, выхватывающих у зевак сумки, а также страшилки про моторизованных грабителей, способных на полной скорости притиснуться к такси и одним ударом ножа отрубить раззяве, сидящему у окошка, палец с перстнем или кисть руки с дорогими часами, очень любили рассказывать гостям города экскурсоводы и водители туристических автобусов.
Однако ни в одной из известных Саньку популярных историй не фигурировала охочая до фотоаппаратуры двухметровая дылда в традиционных цветах какого-то гэльского клана.
Санек вцепился в ремешок фотокамеры мертвой хваткой и непримиримо прохрипел:
– Отвали на хрен, дура зеленая!
Сказано это было не по-ирландски и даже не по-итальянски, однако зеленая дура неожиданно ответила адекватно:
– А вот хрен тебе, козлина! Живо, дай сюда камеру!
И богатырский рывок вырвал из рук Санька фотоаппарат, оставив взамен легкий вывих.
– Мать, ты че, русская?! – изумился Санек, кое-как разгибаясь и из уважения к богатырской силушке развивая тему русской народной матери злобным шепотом.
– Тамбовский волк тебе мать! – басовито ответил ему зеленый и рослый, как майское дерево, персонаж.
– Твою мать! Мать, да ты мужик?! – смекнул Санек.
– А то! Никто еще не жаловался!
– Слышь, отец!
– Типун тебе на язык!
В гуще мануфактурной зелени, куда канул аппарат, послышался тихий мышиный писк: незнакомец просматривал снимки.
А посмотреть ему было на что! Совсем недавно Санек отщелкал прямо здесь, на Кампо ди Фьори, фотосессию, достойную лучших страниц «Плейбоя». За снимки мужней жены, заголяющейся на площади с бесстыдством записной активистки движения «Фемен», папарацци рассчитывал получить дополнительное вознаграждение.
