оно посильнее разных вшивых идеологий с крикливым: “Пролетарии всех стран, соединяйтесь!” Захватили власть, но так и остались с оковами на руках и в душах, рабы – всегда рабы.
Больные.
Вот и Императора-Освободителя ухайдакали, психи, для них смерть – вроде счастья избавления от жизни, купание в царской крови, coitus interruptus комплексов неполноценности, божественная литургия в предбаннике рая. Власть предержащие дали маху, нарушили стабильность под действием всеобщей болтовни, запутались в реформах и допустили недоучившуюся чернь к корыту. В результате все друг друга перестреляли, finita la comedia, signore! А ведь за всем этим не вонючие мужики стояли, а бескорыстные и одержимые вроде бы интеллигенты, Софья Перовская, Вера Фигнер, Геся Гельфанд, Брешко-Брешковская, как я ненавижу революционеров, особенно, баб! Скорее всего, они не мылись, хотя и потели нещадно, особенно когда под одеяло шмыгал какой-нибудь мускулистый Желябов с замашками жеребца. Запах пота ассоциировался у меня с революцией, с кровопролитием, со зловонными месячными…
Удивительно, что наш тонтон-макут так возлюбил Идею и ее воплощение. Папашка, мелкая сошка, в лагере служил, жили не во дворцах, сапоги еврейчикам чистили, языком зализывали, даже авто жалкое в собственности не имели. Сам Алексашка (так мысленно я его окрестил) жил в “двушке” с женой и сынком, геолог сраный (соседи, люди ушлые, не сомневались, что он типичный тонтон-макут, и к тому же темнила).
М-да, как поменялись времена! Теперь я – бог, а он – жалкий червь, теперь он семенит ко мне со своим внучонком то ли с просьбой, то ли с предложением, то ли просто так, пошушукаться, посплетничать о прошлом и настоящем. На подлость он не способен ибо не видит врага. А врага требуется различать в любом homo sapiens. Лучший сегодняшний друг завтра перевертывается во вражину. Усатое наше прошлое всем государством так вертело – и был образцовый порядок. Правда, иногда приходилось актерствовать, потискать шелудивую девчушку, вроде Мамлакат, на трибуне, ласково помахать ручкой восторженным толпам марширующих идиотов. Потом отправить папашу девчушки на перевоспитание куда-нибудь подальше. Высший пилотаж, аплодисменты всего человечества. И нет места хлипкой сентиментальности, где на скрижалях записано, что я обязан переводить слепого за руку? А ведь слепы почти все! Муть нападала на меня при виде бредущих слепых, я чувствовал смрадный запах немытых тел, я дрожал, представляя, что слепой случайно дотронется до моей руки. И чудилось мне стадо ослепших гусей, тихо гогочущих про себя над пропастью. Добрым самаритянам нет места под солнцем. Они живут в сказках и мифах, порождая иллюзии и горы несметные заблуждений. Из-за них и проливается кровь, хотя все они орут “не убий”. Им кажется, что они жертвуют собой ради счастья всего человечества, а на самом деле именно из-за них и льется кровь, и умножаются страдания ни в чем не повинных людишек. Идеализм? Дурость? Все несчастья от этого: шли в народ, сопляки, подбрасывали дровишки в октябрьскую мясорубку, разорвали на куски страну, сбиваясь в бешеной схватке за власть, даже в Испанию ухитрились сунуться, сбежались правдолюбцы со всего света, без роду и без племени, и порешили защищать республику до последнего. Обломилась им республика, не жаждал ее народ, предпочел умного диктатора. А что республиканцы? На ум идет рецепт идеалиста-болтуна Бакунина, в свое время советовавшего вождям дрезденского восстания выставить на городские стены “Мадонну” Рафаэля и сообщить прусским офицерам, что, стреляя по городу, они могут испортить бессмертное произведение искусства. Рыдаем от смеха, господа! Все тот же идиотизм интеллигентности. Ну, а про войну страшную и говорить нечего, думали, что Адольф не будет спешить, повременит. Дождались!
…Наступила пора выходить на сцену. Сейчас бы великого Вагнера под его собственным дирижерством, прямо в имении в Байрейте, на зеленом лугу, Зигфрид запевает, валькирии подхватывают, публика рыдает вместе с Лорелеей.
– Какие люди! – И я распахнул объятия навстречу гостям.
От него чуть подванивало чем-то из садов “Диора”, но, к счастью, не “Шипром”, к которому он был привязан всей своей тонтон-макутовской душой (об изысканных “Yatagan” и “Kouros” он, наверное, даже не слышал). Долю секунды я колебался: целоваться ли или обойтись похлопываниями и поглаживаниями по спине, словно в поиске забравшихся под рубашку клопов. Не обошлись. Получилось довольно мерзкое касание щеками, осторожное, вкрадчивое, трусоватое, словно два пса обнюхивали друг друга на предмет случки. Далее – самый неприятный момент: придержав за талию, рассматривать друг друга с деланным вниманием. Не виделись век. Подсоскучились. Изучаем коронки, угри на носу, пустоту в глазенках. Вздохи восхищения, напоминающие стоны страдающего геморроем пожилого воробья.
– Давайте присядем! – я сделал широкий жест в направлении кресел, сгруппированных у стеклянного стола. – Кофе, чай, виски, текила?
Внучек никак не мог отодвинуть креслице по правую сторону от меня, он даже запыхтел, но Алекс подлетел к дитяти и помог ему вперить зад в сиденье. Гость выглядел уж не так плохо, хотя в отличие от меня вряд ли тренировался в фитнес- клубе, пил свежевыжатые соки и заботился о простате с помощью молоденьких массажисток. Но что поделать? Таков удел – каждому свое.
– Спасибо. Пожалуй, виски. Давненько мы с тобой не выпивали… – неопределенно заметил он, вертясь в кресле, словно на карусели.
– Тебе, наверное, чаю? – обратился я к внучку. – А может, поиграешь в дарты, у меня они в соседней комнате… (замысел был отправить раздолбая за пределы).
– А у вас не найдется бокальчика “Шато Марго”? – вдруг вякнул киндерсюрприз.
– У тебя хороший вкус. – Я придал физиономии полное равнодушие, словно в моем офисе сие вино подавали всем сотрудникам по первому требованию.
– А то! – отозвался наглец в манере современных ублюдков.
Бокал с вином приволокли через минуту. Чуть причмокивая, внучок отправился к дартам, хотя его торчащее ухо не теряло бдительности.
– У тебя, наверное, назрела масса вопросов… – молвил я многозначительно.
Алик вскинул на меня очи, словно не ожидал никаких вопросов, чуть повременил, но разродился.
– Кто стоит за моим возвращением на родину?
Вопрос покруче, чем пилатовское “Что есть истина?”, интересно, долго ли он его вынашивал.
– Попробуй догадаться все-таки. У англичашек и америкашек для такой операции слишком мал IQ, гораздо меньше, чем у собак. Да и зачем ты им, если они сами тебя выпустили?
Алексашка кивнул головой, но выглядел воистину растерянным, видимо, каталажка изрядно подорвала его мозги.
– Может, я понадобился неким третьим силам вроде масонов?
Я только расхохотался, это было посильнее театра Эстрады, ставшего совсем придурочным.
– Не ломай голову, старина! Конечно, я! Кто еще любит тебя столь искренне и нежно?
Алексашка пару секунд переваривал эту сногсшибательную информацию, ворочая ледышки в стаканчике виски. Ледышки стучали успокоительно, навевая мысли о весеннем паводке на Северном полюсе, сейчас бы соловья и сонм бабочек средь всколыхнувшихся цветов.
– Я и не сомневался, – привычно соврал он, демонстрируя примитивную, хотя и надежную, тонтон-макутскую выучку. – Причины?
– Сам ты не догадаешься. Кто, кроме меня, может обеспечить тебе приличную пенсию? – Я ядовито усмехнулся.
– Однако, ты сука! – сказал он.
– Куда исчезла твоя выдержка истинного джентльмена?
– Sorry.
– А тебе не приходит в головешку мысль, что тебя могут судить?
Он придал физиономии особую невозмутимость, на которую способны только преданные поклонники “Шипра'.
– Меня уже судили. Интересно, за что еще?
– А ты не допускаешь мысли, что за то же самое?
Тут уже он не стал скрывать удивления, позвенел ледышками в виски и приготовился слушать.
– Сначала я хочу сделать небольшое признание. Дело в том, что я всю жизнь ненавижу тебя и тебе подобных, раскатывающих по всему миру. У нас на телевидении имеется такой субчик, globetrotter, лягушка-путешественник. Он выступает в цветных пиджаках с зажравшейся белой крысой на плече и информирует идиотов о жизни в разных странах. Нечто сродни вашему брату-шпиону. Правда, вы сообщаете обо всем тайно, а он – на весь мир. Тем не менее я до сих пор благодарен тебе за виски и особенно за пластиковые пакеты, которых тогда еще не было в нашей великой державе. Надеюсь, это не старая тара, которую ты вывертывал и аккуратно мыл под краном, дабы она сошла за новую.
Тут он напружинился и, по-видимому, даже обиделся.
– Не думал я, что в тебе сидит такая язва…
– Я и раньше был такой, только виду не подавал, подстраивался. Как и все. Но дослушай меня до конца. Пока ты славно шуровал на Западе со своими шпионскими делишками, я занимался собственным капиталом.
– Неужели можно сколотить капитал на торговле заграничными носками? – Он бушевал, но старался сдерживаться.
– Боюсь, что тебе этого не понять. К тому же перепродажа носков пала у меня на этап первичного накопления, самого первичного. Не уверен, что ты внимательно следил за нашими политическими мутациями, поэтому напомню. Пережив короткий период вождя-параноика, который отлавливал граждан, гулявших во время рабочего дня, мы вошли в благодатное царствие нового начальника с Божьей отметиной. Он припомнил, перелистывая свои конспекты в партшколе, что лысый вождь-основатель в период многомесячной агонии привязался сердцем к кооперативам, кстати, слабо представляя их суть. Но новый партайгеноссе, слепо веря в мудрость вождя,
