Возводит тонкие смущенные персты
К задумчивым волхвам: такой же полдень вышит
На фартуке моем, где ветерок колышет
Разводы певчих лоз, невидимых почти
На ломком серебре, поблекшем взаперти
Под скрытной крышкою слоновой кости древней,
Пока пророчица, подобная царевне
Воздушной, кружится над ароматом трав,
Не бивни желтые — просторный луг избрав,
О розы, чуждые покинутой постели,
Пропахшей холодом цветов, что облетели
Над гибнущей свечой, изменники луны,
Чьи стебли в хрустале раскаянно влажны.
Крыло зари дрожит, омытое слезами...
Тень, отраженная в магическом бальзаме,
И уносящийся, о прошлое, к тебе
Колдуньин голос мой, готовый к ворожбе,
Покуда ладаном раздумий полон воздух,
Старинный, как мечта об ароматных звездах,
Над бронзой стынущих кадильниц, в тишине
Холодной древности, по выцветшей волне
Пустого савана, сквозь кружево резное,
Восходит облако, сквозящее, сквозное,
Чей безнадежный блеск так бледно-бирюзов
(Какую даль таит запретный этот зов!)
О безнадежный блеск истертой филиграни
И гулких голосов, глухих от замираний:
Великолепствуя в бесславье багреца,
Без сопричастников затменного конца,
Взметнешь ли к небесам просительные гимны,
Агонизируя, приют покинешь дымный?
Все унесет во тьму таинственная тень,
Повержен, обречен, усталый гаснет день,
Уходит, как вода в разрушенном фонтане,
Не разобрать ее певучих бормотаний,
Плачевный знак.
Постель, страницы простыней,
Вы монастырских книг бледней и холодней:
Взамен тугого льна пергамент вдовьих свитков,
Вас грезы пряные покинули, не выткав
Пророческих письмен на белизне тафты,
Не знающей волос уснувших. Где же ты,
Холодное дитя? Неодолимо гулок
Цветочный утренник загадочных прогулок
И злая тьма, когда на циферблате сфер,
Где гирей часовой подвешен Люцифер,
И рассечен серпом полуночной латуни
Граната рдяный плод, и истекают втуне
Клепсидры плачущей минуты, и, как встарь,
Ни ангела вокруг. О том не знает царь,
Вознаграждающий годами эти груди,
Иссякшие с тех пор, как на кровавой груде
Воздвигся он, и нет сколоченных досок
Над убиенными, и не густеет сок
Камедный, ни о чем не ведают стальные
Нагрудники, пока ладони ледяные
К могучим пиниям подъемлют серебро
Фанфар, давно ли нам пророчили добро
Гаданья, а теперь предсказывают горе!
Вернется ли монарх с альпийских крутогорий?
Над грозовым перстом в мозаике окна,
Где памятью фанфар далеких зажжена
Заря, расплавился старинный свод, замыслив
Преобразить в свечу воздетый перст, завистлив
И злобен талый воск, чье тело пронзено
Багрянцем сумерек, о нет! оно красно
Жестокой краснотой последнего рассвета,
Когда настанет он? никто не даст ответа.
Изгнать себя душе холодной тяжело:
Так лебедь мечется и прячет под крыло
Зрачки, что через миг закроются, но прежде
К провалу вечности склоняются в надежде
Увидеть наконец в мучительной тени
Избраннических звезд алмазные огни.
Кормилица
Ты не растерзана? Клянусь, ты стала тенью
Царевны! Время ли бродить по запустенью
Незнаемых веков? Прижмись к моей груди,
Дозволь поцеловать твой перстень...
Иродиада
Отойди!
Лавинами волос мое омыто тело,
Безвинный этот лед ты запятнать хотела!
Я умереть могла, когда бы Красота
Не означала Смерть...
Под утро разлита
По замирающим заманчивым просторам
Торжественная грусть триумфа, о котором
Молчат пророчества. Кормилица зимы,
Под своды каменной, зарешеченной тьмы
Сошла я и во рву, куда на бурых лапах
Столетий проклятых прокрался львиный запах,
