Через полчаса — бипкает мобильник. Сэмээска о том, чтобы читал ответ…
Предчувствие плохого росло. Очевидно было, что никакому отчиму Ленка не звонила. Максимум — матушке. А та, вестимо, наобещала за него, а сама помаленьку динамит, надеется, что Ленку опять уболтают остаться. Сволочь.
Позвонил Ленке. В метро ехала. Про отчима уже на попятный. Он уже вообще не может, нашла вот три варианта друзей с машинами, кто-нибудь из них да отвезёт. В крайнем случае — и такси можно взять, поместится.
– А если через час машину подогнать?
– Нет, сегодня никак, гости из Питера со вчерашнего дома сидят, только поздно в ночь уедут. Завтра.
– А опять уболтает? Мы же не знаем, как он это делает? Опять наркоты подольёт?
– Нет. Уже всё. Вчера уже сказала, что ухожу. Он сказал — хорошо, уходи.
– И не попробовал остановить?
– У него не было возможности, при гостях был разговор.
Связь прервалась. Поезд в туннель въехал. Чорт побери. Ведь опять беда будет. И ведь фиг что сделаешь. Опять упёрлась как последняя дура, опять суёт голову в петлю… Ну почему, зачем, какого — лучшие женщины так часто похожи на противоестественный гибрид страуса с адмиралом Нельсоном? В смысле чуть что — суют голову в песок, а вытащив её оттуда, приставляют подзорную трубу к выбитому глазу, поднимают на мачте флаг «ясно вижу» и, врубив самый полный, несутся в случайном направлении…
День завтрашний. Звонок по телефону.
– Володь, ты дома?
– Дома.
– Можно я прямо сейчас приеду?
– Конечно.
– Только разговор будет неприятный.
– Приезжай, увидим.
В квартиру — её опять приходится заводить и помогать раздеваться. Опять жутковатое напряжение всех мышц. И — мой бог, что с глазами! Глаза — горят. Нет, не сверкают. Горят постоянно и ровно. Совсем незнакомым мне огнём. Страшным огнём.
Провожу на кухню, наливаю чай.
– Тебя сразу убивать или погодить?
– Чашку чаю выпей сперва, а там я отгадать попробую. Выпила? Наливай вторую… Итак. Ты вдруг опять обнаружила, что беременна? Тебя или твою мать шантажируют? Он опять тебя уболтал, и ты опять сдалась?
– Так. Во-первых, сразу предупрежу, что фиг вы меня отсюда выгоните. Пока всё не объясню. Не первое. Почти третье.
– М-да?
– Пойми. То, что было в письмах и разговорах, было правдой. До вчерашнего вечера. А вчера Миша стал другим человеком. Он теперь никогда не будет лжецом, никогда не будет трусом, никогда не будет подлецом. Я поняла, что не только я в дерьме. Он — тоже в дерьме. И я должна его оттуда вытащить.
– Он тебя наркотой накачал?
– Нет. Я последние дни ничего не ем, только чай пью. Завариваю сама.
– Ты что, не понимаешь, что он при гостях не стал ничего делать, ждал, пока уедут, а потом — сделал что-то с тобой?
– Нет, не понимаю. Он теперь другой человек, он в дерьме, я должна его вытащить.
– Ты не знаешь, что в таком возрасте подонок не может стать нормальным человеком? Не понимаешь, что это — в точности такой же спектакль, как и во все предыдущие разы?
– Нет, это не спектакль.
– Ты правда не понимаешь, что ни в каком он не в дерьме, что это всё постановка?
– Я знаю, что он там. Он уже полтора месяца как там.
– Постой, полтора месяца назад вы с ним как раз нормально уехали в Адыгею отдыхать и на раскопки, а когда вернулись — и было это две недели назад — он радостно заваливал весь Интернет своими «репортажами», последний за день до твоего прошлого визита сюда? Когда у него хоть что-то не так, он этого не делает…
– Я лучше тебя знаю. У него всё плохо. У него ничего не получается, он со всеми поссорился, раз он решил стать другим — его надо жалеть и ему помогать.
– Что за чорт!