оскорбительное пренебрежение, которое интерпретировал бы гораздо легче, будь я в то время знаком со Смитом. Мне кажется, что все полицейские должны непременно тщательно изучить его труды. Вы не обиделись?
— Нет, нет, что вы.
— Прекрасно. Я вам ещё нужен, уважаемый сэр? — вопросил Найт с неожиданной снисходительностью.
— Думаю, что нет. Разве что — и поверьте, я не задал бы этого вопроса, не относись он к делу, — вы окажетесь настолько любезны и ответите: действительно ли миссис Констанция Гузман призналась вам, что скупает краденые предметы искусства на международном чёрном рынке?
Это была ошибка. Лицо Найта снова вспыхнуло, глаза засверкали. Доверительная атмосфера исчезла.
— Без комментариев. — сказал Маркус Найт.
— Даже без намёков?
— С вашей стороны было бы безумием их ожидать, — величественно произнёс Найт и с этими словами откланялся.
— Ну, Братец Лис, заковыристое дельце на сей раз, а?
— Да уж, — с готовностью согласился Фокс. — Вот бы свести его к простому воровству, раскрытию подлога и насилию.
— Хорошо бы, да не выйдет. Не выйдет. Прежде всего кража знаменитого объекта всегда сопряжена с невозможностью сбыть его по обычным каналам. Ни один нормальный профессиональный скупщик не станет связываться с запиской Шекспира и перчаткой его сына, если только не имеет совершенно особых контактов.
— Значит, перед нами либо сумасшедший, который крадёт и прячет для себя, либо придурок типа молодого Джонса, который стремится таким путём удержать вещь в Англии, либо чересчур умный, высококлассный профессионал со связями в самой верхушке международной мафии. А на конце цепочки — какой-нибудь свихнувшийся миллионер, вроде миссис Гузман, который сам себе судья и которому совершенно безразлично, каким путём попали к нему ценности.
— Верно. Или шантажист, пытающийся сорвать с их помощью громадный куш. Либо непрофессиональный вор, который знает о миссис Гузман все и уверен, что она сыграет ему на руку.
— В таком случае анекдот про Гузман и Найта — неспроста. Вот что, мистер Аллен: я не слишком удивлюсь, если мистер Найт подставляет Грава. Слишком уж тот назойлив со своим подшучиванием. Как вы считаете?
— Я считаю, нам обоим не следует забывать, что мы имеем дело с актёрами.
— То есть?
— Их профессиональные навыки — это передача эмоций. Они играют и на сцене, и вне её, зачастую утрируя свои чувства. Если мы, простые люди, склонны прибегать к рассудку, подавляя свои эмоции, у актёра всегда верх возьмут чувства. Это всего лишь привычка выступать, работать на зрителя.
— Какое отношение это имеет к мистеру Найту?
— Когда он багровеет и с рыком предаёт анафеме Грава, сие означает лишь, что: первое — он горяч, патологически тщеславен и вспыльчив; второе — он показывает вам, что разгневан и возмущён Бог знает до какой степени. Из этого не следует делать вывод, что он пойдёт дальше слов, когда вспышка минует, но не надо думать, что все его угрозы поверхностны. Просто его работа состоит в том, чтобы производить впечатление на публику, и он не в силах пренебречь этим, даже когда вся публика состоит из одного зрителя.
— Не это ли принято называть суетностью?
— Да, Братец Лис, именно это. В случае с Найтом интересно лишь одно: его внезапная замкнутость, когда речь заходит о Кондукисе.
— Похоже, он вообразил, что им пренебрегли. Как по-вашему, Найт действительно верит тому, что наговорил по поводу Грава? Всему этому бреду насчёт глаз и так далее? Какая чепуха! Нет у убийц никаких характерных признаков. Увы. Но, — тут Фокс широко раскрыл глаза, — я допускаю, что по внешнему виду можно отличить некоторых сексуальных маньяков. И только!
— К сожалению, в данном случае это нам не пригодится. Нет ли вестей из госпиталя?
— Нет. Они бы сразу позвонили, если что.
— Да, конечно.
— А что нам делать с мистером Джереми Джонсом?
— Ах, черт!.. Действительно — что? Полагаю, нам следует принять на хранение перчатку и документы, дать ему по шее и этим ограничиться. Мне придётся доложить начальству и как можно скорее поставить в известность мистера Кондукиса. Кто у нас там ещё? Один Моррис? Пригласи-ка его, Братец Лис. Думаю, мы кончим с ним быстро.
Уинтер Моррис вошёл со скорбным видом и сразу начал:
— Зачем вы подложили такую свинью? Это же из рук вон. Я никого не обвиняю и не порицаю, но зачем — Господи! — зачем нужно было снова выводить Марко из себя?! Извините. Конечно, это не ваша головная боль.
Аллен произнёс несколько утешительных фраз, усадил Морриса за его собственный стол, проверил алиби, которое было не лучше и не хуже, чем у остальных. Уйдя из театра вместе с Найтом, Уинтер поехал прямо домой на Гольд-Грин. Жена и дети уже спали. Снимая часы, он заметил, что уже десять минут двенадцатого. Анекдот про Гузман и Найта он слышал.
— По-моему, все это очень печально. Бедная женщина. Марко следовало бы попридержать язык и уж ни в коем случае не рассказывать ничего Гарри. Тот, конечно, приукрашивает, однако Марко все равно следовало молчать. Подобные вещи лично мне смешными не кажутся.
— Судя по её признанию Найту, она скупает музейные ценности с большим размахом.
— У всех свои слабости, — развёл руками Уинтер Моррис. — Ей нравятся красивые вещи, и она может заплатить за них. У Маркуса Найта есть причины жаловаться!
— Замечательный взгляд на чёрный рынок! — воскликнул Аллен. — Кстати, а вам не доводилось встречать миссис Гузман?
Длинные ресницы Уинтера Морриса слегка дрогнули.
— Нет, лично нет. Я знал её мужа. Это был совершенно замечательный человек. Ровня Кондукису, а то и выше.
— Сделавший себя сам?
— Скорее создавший. Это была блестящая карьера. Аллен взглядом выразил восхищение, и Моррис ответил с лёгким вздохом:
— О да! Это колоссы! Потрясающе!
— Послушайте, — сказал Аллен, — строго между нами и без всякой предвзятости: сколько, по-вашему, людей в этом театре знали комбинацию замка?
Моррис вспыхнул.
— Да, тут я подкачал. Ну, прежде всего Чарльз Рэндом, он сам признался. Лично я верю, что дальше он не пошёл. Чарльз — весьма уравновешенный человек, спокойный, никогда не лезет в чужие дела и своих не навязывает. Я уверен, он совершенно прав, когда утверждает, что мальчик не знал комбинации.
— Почему?
— Потому что, как я уже говорил, чертёнок все время лез ко мне, надеясь допытаться.
— Следовательно, вы вполне уверены, что комбинации не знал никто, кроме мистера Кондукиса и вас?
— Я этого не говорил, — горестно вздохнул Моррис. — Видите ли, все знали, что слово из пяти букв — самое очевидное, ну и… в общем, Десси как-то спросила: «Это „перчатка“, Уинти? Мы все так думаем. Ты можешь поклясться, что это не „перчатка“?» Ну, вы же знаете Десси. Вот уж кто способен выведать, где собака зарыта. Я, должно быть, слегка запнулся, а она рассмеялась и поцеловала меня. Знаю, знаю. Я должен был заменить слово. Я собирался, ей-богу. Но… понимаете, мы не думали, что в театре завёлся
