руках Ильи не убывала — теперь он не позволял им слабеть, ежедневно подтягиваясь на особой жердинке, прилаженной отцом над его головой, под навесом. Однако орудовать мечом сидя было неудобно, Илья злился все больше, продолжая безуспешно лопатить воздух вокруг, но проклятый слепень словно не замечал его грозных потуг.
— Прутиком-то сподручнее, мил человек, — вдруг услышал Илья и только тут заметил, что за его нелепой возней следит старик, стоявший на улице.
Видно было, что шел он издалека: за спиной на двух постромках висела потертая котомка. Старик был сед, с длинной, но реденькой бородой и такими же волосами, рассыпанными по плечам. На нем была белая домотканая рубаха до колен и такие же портки. Старик опирался на долгий посох и ехидно смотрел на Илью. Парень не торопясь вдел меч в ножны, уложил рядом с собой и, стараясь не замечать слепня, продолжавшего кружить, ответил:
— Ты, знать, торговец добрыми советами. Да только мне нечем платить за твои советы, ступай себе дальше.
Старик с удовольствием улыбнулся, показывая белые крепкие зубы:
— Я не беру мзды за свои советы, так что этот прими за так.
Изловчившись, Илья наконец сграбастал в кулак ненавистного слепня и с силой бросил подлавку. Слепень глухо стукнулся о землю и затих.
— А я привык в долг не брать, — сдерживая участившееся дыхание, сказал Илья.
Старик согласно кивнул и отозвался:
— Ну, так одари путника водицей, добрый молодёц. День-то больно жаркий нынче.
Илья тяжело вздохнул, однако не гоже было грубить незнакомцу, да еще пожилому человеку. Да и нездешний он, сельских дел знать не может.
— Не могу я водицы тебе принести. Не обессудь.
— Что так? — удивился путник, вскинув седые кустистые брови.
Илья, еле сдерживая дрожь в голосе и играя желваками, процедил:
— Калека я, прохожий человек.
— Ай-ай-ай! — воздел брови домиком старец. — Неужто я ослеп на старости лет? Ноги вроде на месте у тебя, да и руками ты машешь справно. Что же с тобой, детинушка?
— Не твоего ума дело! — более не сдерживаясь, рыкнул Илья. — Ступай своей дорогой!
И отвернулся, пытаясь успокоиться. Старик, однако, и не думал уходить.
— Эвон как! — донесся его голос, в котором Илья не услышал ни капли вины. — А я-то думал, что ты головой недужен, что с мечом на глупое насекомое охотиться взялся. Ай-ай-ай!
Вот ведь старый хрыч, подумал Илья, свирепея. Он повернул голову, чтобы сказать старику что- нибудь крепкое да попутное, но замер, натолкнувшись на спокойный и далекий от насмешек взгляд человека у плетня.
— Хочешь подняться? — спросил старик совсем другим голосом, и у Ильи от него по спине пробежал холодок.
— Что? — неожиданно осипнув, переспросил Илья. Он уже откуда-то знал, что странный старик не насмешничает и ему с самого начала все было известно о беде Ильи.
— Подняться, говорю, хочешь? Ходить, бегать, вприсядку отплясывать — хочешь? Или собираешься тридцать лет сиднем просидеть на этой дурацкой лавке? Ну? Хочешь или нет? — повторил старик.
— Хочу! — страстно выдохнул Илья, не отрываясь от глаз старика.
— Вот и ладно, — просто кивнул тот.
— Что тебе, добрый человек? — услышали они и вместе повернулись на голос: на крыльце дома стояла Слава и тревожно вглядывалась в старца.
— Да вот, милая, водицы хотел испить, — сказал старик.
Слава кивнула и ушла в дом. Илья смотрел на странника, а тот как ни в чем не бывало ему подмигнул и сделал рукой движение, могущее означать: погоди, мол. Из дома вновь вышла Слава, пересекла двор и протянула старику ковш. Тот е поклоном принял и с удовольствием принялся пить. Напившись, он утер рукавом усы и протянул ковш Славе:
— Хороша водица. Спасибо, хозяюшка.
— Как звать-то тебя, дедушка? — спросила Слава, и на ее лице оставалась печать тревоги. Старик снова поклонился и ответил:
— Как назвали, так и величают. Вежда я.
Слава подошла к плетню, отделяющему их, вплотную и вдруг ухватила старца за руку. Он спокойно на нее смотрел и молчал. Илья весь подался вперед:
— Ты что, мама?
А Слава приблизила свое лицо к Вежде и спросила:
— Ты правду сказал, что поднимешь моего сына?
Вежда улыбнулся и кивнул:
— Правду, мать. Не переживай. Не сидеть ему больше на этой лавке.
Слава во все глаза смотрела на старика, и ей нравились даже не его слова, а то, что излучало его лицо: умиротворение и доброжелательство. Открыто Вежда смотрел ей в глаза, и эти глаза не лгали. Но тотчас в них словно искрами что-то заиграло, и старец добавил:
— Только не обессудь, матушка: он после и дома вряд ли усидит.
И Вежда озорно рассмеялся.
Илья сидел, не шевелясь, боясь поверить всему, только что случившемуся, но отчего-то твердо знал, что ждет его совсем скоро.
Бани сельчан вытянулись по реке, и здесь парильня Чеботов стояла, как и их изба, опричь остальных. Вежде это понравилось, ибо именно баню он наметил для предстоящего лечения.
— Вот что, — сказал он Чеботу. — Покурочу я твою баньку маленько.
— Ага… — почесал в затылке Чебот. — Покурочить, оно, конечно, можно. Да только не осерчал бы на нас банник…
— А у вас, стало быть, банник на этом хозяйстве?
— У нас тут, почитай, у всех банники. Это у старой Сухоты в бане обдериха. Да и то сказать, хорошо они уживаются. Не обижают друг дружку.
Всем в селе был хорошо известен случай в близкой деревне, где в прошлую зиму обдериха наказала нерадивого мужика. Да и то верно: мало того что полез париться аж в пятую смену, так еще и налился, олух, хмельного меду до глотки. Порезала его тамошняя обдериха на лоскуты — сказывали, в нескольких бадьях выносили из бани то, что от бедолаги осталось. Когти-то у обдерихи с аршин, недаром кошкой оборачивается…
— Хорошо, — кивнул согласно Вежда. — Не обидим твоего банника.
Первым делом протопили баню да помылись для порядку в две смены — сперва Вежда с Ильей, а после Чебот со Славой.
На третью оставили к хорошему пару в придачу веничек новый да щелоку. На следующий день Слава отнесла в баню краюху хлеба да соли — будто в новую, только отстроенную. После в баню вошел Вежда. Пробыв там некоторое время, он появился на пороге, аккуратно прикрыл дверь и отправился на двор Чеботов.
— Ну вот, — сказал он Чеботу с Ильей. — Теперь за дело.
Начал Вежда с того, что собрался где-то в лесу на поляне накосить травы, наотрез отказавшись от помощи Чебота.
— Ты, доброхот, не мельтеши, — сказал ему Вежда. — Когда мне твоя или Славы помощь потребуется, я вас позвать не забуду, а до тех пор, как уговорились, лучше помалкивайте оба. Мне зоркие соседские глаза ни к чему. Плохое я не замышляю, но в этом деле лучше без лишней молвы обойтись. Серп ты мне дал — и благодарствуй, большего я пока не прошу.
— Косой-то сподручнее! — встрял было Чебот.
— Цыц! — пристукнул своим посошком Вежда. — Чем мне сподручнее, я сам знаю. Сказано серп, значит, так должно.
