Срезанную траву Вежда высушил да набил духовитым сеном новый тюфяк, взятый у Славы. После на заднем дворе Вежда самолично сколотил чудную крестообразную лавку: узкую, с двумя поперечинами для раскинутых в стороны рук и с прорубленным отверстием в изголовье. Той же ночью, хоронясь от чужого догляда, они вдвоем с Чеботом отволокли эту лавку в баню. Тогда же Вежда проверил оставленное для банника угощение и остался доволен: хозяин бани, судя по приметам, давал «добро» на необходимое беспокойство.
— Вот теперь и покурочим твою баньку, отец, — весело подмигнул Вежда Чеботу и на следующий день вынес оба затянутых бычьими пузырями оконца в предбаннике, где стояла чудная лавка.
Чебот на это только развел руками:
— И только? Я-то думал, ты ее по бревнышку разнесешь…
— Да ну? — расхохотался Вежда. — Постоит еще твоя банька, Чебот. Илья еще в ней сам париться будет.
— Ох, Перуну бы твои слова да в уши, — заволновался Чебот.
— Не бойся, родитель. Все будет правильно, — сказал Вежда и расстелил на лавке свой тюфяк с сеном.
…В первый же день Вежда назвался сельскому старосте странником без семьи да крова и попросился в дом к Чеботу. Староста перечить не стал — калики перехожие да шедшие пб миру старцы были делом хоть и нечастым, но обычным, и их старались приветить особо — все-таки люди убогие. Чебот, как только ему стало известно обещание Вежды, сперва нахмурился — он был человек тертый и не спешил верить словам незнакомого человека. А ну как проходимцем окажется, поживет на чужих харчах, да и удерет. К тому же мало верил Чебот, что такое вообще случится может — что его Илюха Чеботок на ноги снова встанет. Если б возможно это было, небось сам бы давно поднялся — потому как видно было, как отчаянно он этого хотел. Поэтому первые слова, которые сказал Чебот старику, назвавшемуся Веждой, были такие:
— Ты вот что, дед… Чинить тебе препятствий я не стану — делай то, что нужно, и с меня требуй того же, — но если в слова свои сам не веруешь, а на чужом горе нажиться хочешь, учти: я первый из тебя дух вышибу. Прямо за бороду возьму да вышибу. Не обессудь уж.
На слова эти Вежда, не переменившись в лице, согласно кивнул и добавил:
— Да разрази меня Громовержец! Да я, пожалуй, коли так выйдет, первый из себя дух-то выну да тебе поднесу: на, топчи! Только, сделай милость, не трогай бороду — уж я ее так растил, так холил! Дорога она мне. Привык!
Чебот изменился было в лице, но заметил хитрый огонек, мерцавший в глазах старика, и расхохотался:
— А ты шутить горазд, дед.
Вежда немедленно улыбнулся в ответ и сказал совсем другим голосом:
— Я не только языком воздух лопачу, хозяин. И от помощи твоей тоже не откажусь.
Чеботу старик, как ни странно это было ему самому, понравился.
Илья же, в одиночестве обдумывая события, только диву давался: расскажи ему кто еще накануне о предстоящем, прогнал бы вон — виданное ли дело на ноги поднять человека с увечной хребтиной? Но, глядя на Вежду, он тотчас забывал о всяких сомнениях и верил: этот — сможет. Было что-то особое в глазах веселого старика, отчего слова его принимались на веру сразу и без усилий. Казалось, скажи он, что-де вот сейчас колодезный журавель обернется голенастой птицей да захлопает крыльями, — все так и уставятся зреть чудо, сколько бы ждать ни пришлось. Однако Вежда строго-настрого наказал всем Чеботам молчать о его намерениях и вообще не болтать попусту на людях.
…Целый день ушел у Вежды на иные приготовления: он разложил неподалеку от летней печи, что была сложена на заднем дворе, костерок да принялся что-то варить в горшке, что был выдан ему Славой. В мешке у него оказались чудные тыквы-горлянки, что в здешних местах не росли, да мешочки поменьше, в которых оказались какие-то травы да семена. Других корешков он еще накануне насобирал в лесу да разложил для просушки во дворе. Дворовый пес Чеботов Васька, сразу признавший в Вежде своего, повсюду норовил ходить с ним, но, уходя в лес, старик велел ему не путаться под ногами, и, что удивительно, тот понял и не обиделся. Корешки, лежавшие после этого похода под навесом, Васька взялся охранять, с уважением принюхиваясь к ароматам, исходившим от них.
Взяв у Славы еще пару крынок, к концу того дня старик Вежда наполнил их каким-то пахучим варевом и унес к себе в отгороженный уголок, что выделил ему для житья Чебот.
День выдался солнечный, но с закатной стороны, над дальним лесом, уже с утра начали толпиться густые черные тучи, обещая скорую грозу. Ветер, чувствую близкую потеху, налетал порывами, ероша верхушки елей по ту сторону реки, да морщил саму реку, донося к баньке ее свежее дыхание.
Слава с Чеботом стояли рядком, глядя на Вежду. Тот оглядел небо и сказал:
— Погода будет нам с руки. Подходяще. — Он повернулся к супругам: — Ну, родители, ступайте себе по делам. Да глядите, по уговору: никому ничего не сказывать. Да сами сюда не суйтесь — навредите только.
— Триглав Вседержитель!.. — пробормотал Чебот, а Слава всхлипнула.
— Цыц! — нахмурил седые брови Вежда. — Бояться и лить слезы не сметь! Слыхали?
Муж да жена испуганно кивнули.
— То-то. Ступайте. Сам после к вам приду, — сказал Вежда и, не говоря больше ни слова, скрылся в бане.
Чебот обнял жену, и они молча побрели к дому, стараясь не оглядываться.
— Вежда, ты зачем окна выставил? — спросил Илья, сидя на скамье, но глядя не на окна, а на странную лавку, что стояла, раскорячившись, посреди тесного предбанника.
— А чтоб воздуха больше было, — отозвался старик. Он вытащил из самой бани обе приготовленные накануне крынки и поставил на свободный крошечный уголок в предбаннике. Понюхав из одной и удовлетворенно крякнув, он плеснул из нее в кружку. Затем он развязал свой мешок, что в первую голову принес сюда, и достал пару фляжек из тыкв-горлянок. Привычно раскупорив одну, он высыпал на ладонь какой-то черный порошок и тут же бросил в кружку. Точно так он поступил и с другой флягой, только в ней оказались рыхлые комочки бурого цвета, от которых в тесном предбаннике сейчас же запахло болотом.
— Я это должен выпить? — спросил Илья, зачарованно наблюдавший за Веждой. Тот молча кивнул, завязывая свой мешок. Положив его под лавку, он вынул откуда-то из-за пазухи щепочку и принялся помешивать в кружке. Он так долго этим занимался, что Илья уже было подумал, не заснул ли тот, но Вежда, когда пришло время, щепочку вынул и плеснул в кружку из второй крынки. Илья приготовился пережидать очередное помешивание, но Вежда на этот раз сразу протянул кружку ему и сказал:
— Пей. Не вздумай нюхать, вливай сразу. И постарайся не стошнить.
Оробев, Илья со страхом принял кружку.
— Давай, давай. Не разглядывай, — поторопил старик, и Илья, зажмурившись, выпил большими глотками тягучую черную жидкость. Обожгло горло, ударило в нос чем-то нестерпимо терпким, и Илья часто задышал, стараясь не вызвать обратно только что выпитое.
— Ничего. Это цветочки, — усмехнулся Вежда, отбирая кружку, что прижимал к груди позабывший обо всем Илья. — Ягодки опосля.
Замолчали. Илья прислушивался к ощущениям в животе, а Вежда тем временем проделывал последние приготовления. Он унес обратно в баню обе крынки, взбил душистый тюфяк с сеном и, свернув плотным бубликом кусок ткани, обложил отверстие в крестообразной лавке.
— Сюда лицо опустишь, — пояснил он Илье. — Ничком лежать будешь. Руки раскинешь по сторонам. Самое простое, что тебе предстоит, это меня держать, потому как я сверху тебя лягу. Спина к спине.
Илья кивнул — ему было не до удивления.
— А сложное? — спросил он.
Вежда посмотрел ему в глаза:
— Увидишь. Словами тут и не объяснишь. Одно скажу: туго будет. И еще скажу: следи за своим дыханием. Ровно дыши, старайся не сбивать — так легче станет. Немного, но легче. Просто и ни о чем не думая: вдох — выдох. Понял?
Илья молча кивнул. Его трясло, и он не заметил, как уже оказался на лавке лицом вниз, да еще без
