«шапки не ломать» и за святого и чародея не держать.
— Поклонились, да будет, — сердито сказал он. — Я вам не истукан и не жрец, жертвы да почет мне от вас ни к чему.
Несколько дней Вежда удерживал Илью от рьяных попыток подняться.
— Рано еще, неслух! Два года с лишком сиднем сидел, а за один день встать порешил? Так быстро ходить не выучишься. Научись-ка сперва терпению.
Через одну седмицу, показавшуюся Илье необыкновенно долгой, Вежда помог ему впервые встать с лавки. Для начала, крепко держась за старика, Илья простоял всего ничего. Но и этого ему хватило, чтобы понять самому — не то что ходить, но и стоять теперь предстояло учиться заново.
Дни тянулись хоть и медленно, но уж теперь гораздо бойчей, чем всего лишь месяц назад. Вежда продолжал разминать отучившиеся от движения ноги Ильи, так же втыкал в него чудные иглы и без устали потчевал своими загадочными настоями да отварами. Кроме всего прочего, он заставлял его совершать руками особые движения и учил правильно дышать.
— Да ты смеешься, что ли, Вежда? Что же я, дышать, по-твоему, не умею?
— Не умеешь, — кивал Вежда. — Да и мало кто умеет.
И он объяснял да показывал ошалевшему от его слов Илье, как надо.
— Не грудью да плечами, чудило, а животом надо, — говорил старик и, задирая белую рубаху, показывал свой живот — без лишних складок, маленький и аккуратный, словно у юноши. Илья дивился и старательно повторял.
— А зачем это — дышать «правильно»? — спросил он как-то Вежду.
Старик приподнял седые брови и ответил:
— Да чтоб болеть меньше. Да жить полной чашей. Ты вот матушкину кашу ешь, а зачем, сказать можешь?
— Да как же? — удивился Илья. — Без каши-то я ноги протяну.
— Вот и воздух — та же каша.
— Но и так ведь дышат все! Чего еще-то?
— А то, что кашу эту невидимую вы не полными ложками в себя запихиваете! Едите-то вроде едите, да по полмиски, почитай, оставляете нетронутым. Матушке Славе такое понравилось бы с ее кашей?
Илья покрутил головой.
— То-то же! Так что ешь да помалкивай. Глубже ешь! — улыбнулся Вежда.
Медлен но да помалу, но Илья уже ходил по двору сам, вставив под мышки пару ловко сработанных Веждой подпорок. И вот теперь уже сам собой облетел село слух о подвиге перехожего старца, получившего временный приют у Чебота со Славой. Стали приходить не столько удостовериться в том, что покалеченный две зимы тому назад Чеботов парень поднялся на ноги, сколько подивиться на старого чудодёя. Заходили в избу, робели, если Вежда был там, да мялись у порога, пялясь не него во все глаза. Вежда лишь здоровался с ними и более не обращал на вошедших никакого внимания. Но тут всегда выручал либо Чебот, либо Слава, без устали делившиеся своей радостью с гостями.
В доме, где долгое время царила скорбная тишина, напитанная слезами, теперь было совсем по- иному. Чебот со Славой не то чтобы стали прежними, какими были до того бедственного набега печенегов, они будто вовсе стали моложе на десяток лет. Если Чебот и вообще-то был мужиком немногословным да не слишком улыбчивым, то теперь его было не узнать — то с соседом на улице остановится побалакать о том о сем, то Славу озорно шлепнет пониже спины, покуда никто не видит. Да, кстати, и было отчего — Слава похорошела, исчезли куда-то морщинки, появившиеся было у переносья, походка стала легче, будто у девки незамужней да еще не рожавшей. Словом, вернулось в дом простое людское счастье.
Илья скоро стал ходить без Веждиных подпорок, но ноги были еще слабыми: после особенно усердных хождений по двору, а то и по улице — уставали. Переждав ставшие ему теперь привычными иголки, он торопился скорей подняться, но Вежда удерживал, велел еще полежать да «себя послушать». Как-то старик, давая понять, что уже можно подыматься, насмешливо спросил Илью:
— Ну и что «наслушал»?
— Силушку чую богатырскую, — в тон ему огрызнулся Илья, и они оба захохотали.
Селяне тем временем осмелели да стали ходить на поклон к Вежде за подмогой от недугов. Слава богам, в селе особенным ничем не маялись, калек боле не было, не считая одноногого мастера плести лапти да сухорукого деда, что уже давно насушил дровишек для своего последнего костерка. Чаще всего Вежда и не ходил никуда, просто спрашивая занедужившего о его хвори, но вовсе даже, как казалось тому же Илье, не слушавшего ответ, но смотревшего куда-то сквозь человека странными пустыми глазами. И не успевал очередной, животом скорбный проситель закончить свое унылое повествование, как Вежда перебивал его, говоря прийти назавтра, а то и сразу приносил из своего уголка нужное снадобье.
Случилось, правда, Вежде вместе со здешней бабой-повитухой и дитя принять. Послали за ним ночью, а уже утром он вернулся и, улыбаясь, поведал домашним:
— Двойня. Ну и тесно им там было, одна деваха пуповиной так и обвилась. Да обошлось: и матушка здорова, и девоньки.
А однажды пришла к Вежде молодуха со своей бедой — жили они с мужем вместе уже пятый год, но деток так и не было. Уж чего только не пробовали, все впустую. Вежда посмотрел в печальные, мокрые глазищи красы-девки, улыбнулся, да и погрузился, как и всегда, внутрь страдалицы своим пустым взглядом. Нахмурился, головой покачал да и велел ей позвать мужа. Молодому детинушке, нескладно разглаживающему непослушные вихры, Вежда, лишь увидев его на пороге, сейчас же сказал:
— Вот, стало быть, в чем загвоздка.
Потом разложил его прямо в светелке на сундуке, заставив «дышать ровно».
— Грунюшка, робею я, — прогудел детина молодой жене, стоявшей тут же и с тревогой наблюдавшей за Веждой.
Старик сейчас же отозвался:
— Цыц! Робеет он! А на землице сырой да на камушке в лесном бору посидеть не робел?
— Дак ведь я… — испуганно прижал было к груди ручищи изумленный муженек, да Вежда оборвал:
— Цыц, говорю! Смиренно лежи.
И, положив обе свои ладони на живот парню, замер. Вытерпев недолго, детинушка оглушительно прошептал своей Груне:
— Чего это он, а, Грунюшка?..
Вежда поднял голову, убрал одну руку с живота да как щелкнет парня по носу — тот так затылком по крышке сундука и грохнул с перепуга. А старик, возвращая ладонь обратно на живот, сказал молодухе:
— Придержи-ка, свет-красавица, своего бычка, чтоб не мычал, да лежал смирно, не бодался.
Отпустив скоро пузо молодца, Вежда наказал Груне прийти ввечеру да забрать снадобье, которое он к тому времени приготовит.
— А ты, пахарь, как примешь отвар, не спеши трудиться на своей жене. Обожди до новой луны. Понял ли? — спросил Вежда оправлявшего рубаху муженька, да, махнув рукой, оборотился к молодухе: — Слыхала, Грунюшка? Не подпускай этого олуха до себя, как я велел. А вот по сроку и начинайте. Ясно ли?
Заалевшая Грунюшка кивнула и спросила еле слышно:
— А детки-то, дедушка… Понесу ли?
Вежда засмеялся, любуясь девушкой, и ответил:
— Непременно, милая. Не бойся, теперь все правильно будет!
Груня ахнула и… повисла на шее Вежды.
— Ну, будет, будет… — ласково улыбнулся старик, по-отцовски бережно поглаживая девушку по спине.
Мзду за лечение Вежда ни с кого не брал. Разве приносил кто-нибудь туес лесных ягод — тут он не позволял себе обижать благодарившего, принимал.
Илья уже по мере сил помогал родителям по хозяйству и как-то раз, приводя в порядок конскую сбрую к страде, сидел на заднем дворе. Вежда тем временем колол дрова поблизости. Колол лихо, не по-
