жизни. Это поступок, за который ты должен научиться отвечать. Если ты попадешь в бою в плен и твои недруги, окружив тебя, спросят, почему ты убил их товарища, ответ будет прост: ты бился с врагом и сделал бы то же самое, окажись он снова перед тобой с оружием в руках. И если тебя спросит женщина, за что ты убил ее сына, ты должен ответить то же самое. Потому что это должно быть правдой. Тебе ясно?»
— Ясно, — прошептал Илья, угрюмо глядя себе под ноги. Он гнал себя дальше, не давая роздыху, словно стремился обогнать стыд, мучивший его. Он вспомнил, как тепло провожали его мать с сыновьями, а он боялся смотреть им в глаза.
«Почему ты убил моего сына?» — «Мы мерились силой, и я оказался сильнее».
— Леший меня задери, — позабыв, что он в царстве лесного хозяина, выругался Илья.
Погода стояла славная, сухая да теплая, и можно было надеяться добраться до Мурома без дождя. Лес стоял совсем зеленый, приветливый, тяжелые думы понемногу таяли, и Илья скоро перестал горбиться и зашагал прямо. И только теперь заметил, что идет вовсе не по дороге.
Это был какой-то глухой проселок, которым если кто и ходил, так только лесные добытчики да зверье. Илья остановился и осмотрелся. «Где же это я маху дал?» — почесал он в затылке, повернулся и пошел обратно. Но сколько ни шел, никакой дороги и в помине не было. Ага, смекнул Илья, зря я лешего помянул, обидел. Он остановился, переобул лапти, надев на правую ногу левый и наоборот. Потом снял рубаху, вывернул наизнанку и снова надел. Пройдя еще с версту, Илья понял тщету своих стараний выбраться так запросто. Он пошарил прямо на ходу взглядом по деревьям, надеясь отыскать дупло, и тут же невесело усмехнулся: как же, будет осерчавший леший свое ухо дураку подставлять. Тогда он остановился, стащил со спины котомку, положив ее у ног, и негромко позвал:
— Батюшка леший! Прости дурака. Спрями кривую дорожку, с лица наперед выверни да выпрями, сними морок, смилуйся…
И тотчас затрещало что-то огромное совсем рядом, заорали потревоженные птицы, разлетаясь кто куда, и огромная тень загородила солнце. У Ильи забрало дух, он поднял голову, стараясь не закрыть от страха глаза, и увидал над деревьями невероятных размеров руку в меховом рукаве: рука показывала в сторону, откуда только что пришел Илья. Снова затрещало по кустам, меховой рукав метнулся вбок, скрываясь за верхушками деревьев, и все стихло, будто и не было ничего. Илья немного постоял, умеряя дыхание и бег сердца, и сказал, стараясь, чтобы голос не дрожал:
— Спаси бог, хозяин. Прости, что рассердил.
Потом подхватил свой мешок и, на ходу забрасывая за спину, поспешил в сторону, куда указал леший.
На потерянную дорогу он вышел сразу и только тут облегченно вздохнул и утер выступивший с перепугу пот рукавом. О такой встрече с лешим ему доводилось только слышать, но чтобы самому быть заведенным, а потом невесть с чего заслужить прощение хозяина — о таком он и помыслить не смел.
Илья бойко двинулся по дороге, стараясь не сбавлять шага: Муром был недалеко, й он надеялся уже назавтра быть на месте.
Скоро к посвисту птиц и шороху ветра в вершинах добавился еще один отзвук: впереди шли лошади, и ехала повозка. Прибавив шагу, за следующим изгибом дороги он увидел телегу, влекомую по ухабам неторопливо шедшей кобылой. Еще одна лошадь шагала позади, привязанная к задку телеги, в которой Илья разглядел трех человек. Среди них были баба и ребенок, и Илья решил, что ему повезло найти безобидных попутчиков.
— Мир вашим домам, люди добрые, — громко сказал Илья.
Все трое тревожно обернулись.
Правил телегой плешивый дедок в меховой душегрейке. Рядом на каких-то мешках сидела женщина, совсем недавно, как определил Илья, гулявшая в девках, а чуть ближе к задку пристроился малец лет десяти. Каждый испуганно обшаривал Илью глазами, отыскивая оружие.
— Да не бойтесь, не обижу, — попытался успокоить их Илья, подходя ближе.
Дедок натянул вожжи, принуждая кобылу остановиться, и сошел на дорогу, обнаружив свой невеликий рост.
— И тебе по добру, — глухо отозвался он, с недоверием вглядываясь в лицо Ильи и неловко извлекая из тележного передка старый кнут, пытаясь сделать вид, что это вовсе без умысла.
Илья улыбнулся:
— Не надо, дедушка, не потребен тебе будет кнут. Разве с кобылы своей слепня снять на ходу.
— Мой кнут, сам разберусь, чего с ним делать, — отозвался дед, смелея и пряча кнут за спиной. Женщина, решив, что бояться путника не стоит, засмеялась, показывая на него:
— Ты, молодец, впотьмах, что ли, одевался? Рубаха-то на тебе навыворот.
Вторя ей, загоготал и малец. Илья спохватился, скинул мешок и принялся переодеваться, объясняя:
— Да это я лешего огорчил сдуру. Он меня и покружил по лесу.
— И долго ли кружил? — спросил дед, засовывая кнут на прежнее место.
— Недолго, полдюжины лучин не прогорели бы, — ответил Илья, оправляя на себе рубаху.
Дед покачал головой:
— Свезло тебе, удалец. Прошлой осенью у моего брата лесовик невестку заморочил. Через три дня только еле живая в Вершках вышла. Теперь в лес не суется. Ну да хватит об этом, — оборвал он сам себя, оглядывая лес, — не то неровен час…
— Садись рядком, что ли, чего лапти-то зря топтать, — сказала женщина.
— Спаси боги, — кратко ответствовал Илья, потрепав привязанную лошадь и пристраиваясь на задке.
— Ты откель да кто таков будешь? — уже деловито спросил дед, залезая обратно на передок и трогая.
Илья, качнувшись в лад закряхтевшей телеге, назвался.
— Нездешний, значит, — заключил дед.
Деда звали Самоха, женщину Любой, пацан приходился Самохе внуком, Люба была невесткой Самохи, потому как приходилась женой его младшему сыну. Возвращались они домой, в село Белое, а ездили на ярмарку, да не одни: был с ними мужик из их же села, старший брат Любиного мужа, сын Самохи и отец пацана по имени Юрок. У Ильи голова пошла кругом от этих родственных нитей, но он все же уразумел, что мужик этот занедужил, еще когда ехали на ярмарку, и его пришлось оставить у тамошних добрых людей, к тому же приходившихся Самохе какими-то родичами. Так ездоки до ярмарки остались без призору — крепкого мужского слова да дела — и возвращались до дому одни, на свой страх и риск.
— Места-то у нас тут вообще тихие. Да в тихом омуте, сам разумеешь, что водиться может, — рассудительно вещал Самоха, глядя в кобылий зад. — А ты-то куда путь держишь?
Но услышать ответ Ильи суждено им было не сейчас.
Впереди, прямо из лесу, на дорогу вышел заросший до бровей рыжим волосом мужик, сказал лошади «тпру» и прихватил под уздцы. У мужика под рукой болтался увесистый кистень, который он, едва лошадь стала, перехватил сподручнее, и тогда сказал уже всем:
— Все, робяты. Приехали, значит.
Его кудрявая огненная борода встопорщилась, и всем стало ясно, что он улыбнулся — недобро и многообещающе.
Тотчас после этого справа и слева вышли к телеге еще два мужика и еще один сзади, с удовольствием разглядывая Любу, к которой сразу прижался Юрок. Люба испуганно и тихо выговорила в спину Самохе:
— «Места тихие»! Накаркал…
Самоха скособочился на своем передке, втянув голову в плечи.
— Что везете, селяне? — спросил тот, что подошел сзади, — долговязый в перепачканных сажей портках, с болтающимся на поясе длинным ножом хорошей работы в добротных ножнах.
— Да так, везем тут… всяко… — прогудел в бороду Самоха, не оборачиваясь и даже не думая лезть за кнутом.
— Всяко — это хорошо, — хрипло отозвался тот, что оказался справа, в нахлобученном на глаза собачьем треухе. Он держал на изготовку укороченный эллинский меч, кое-как отчищенный ото ржи и давно
