ненадёжности прикрытия двумя парами. Боевой порядок в этой ситуации мы построили таким образом: пара — ст. лейтенант Матосов с ведомым Любимовым — непосредственное прикрытие („вратари“ на нашем жаргоне), а я с ведомым Серёжей Гордадзе — верхний эшелон. Мы держались выше метров 500–800, маневрируя, чтобы сохранить скорость, с фланга на фланг. Погода была ясной. В середине дня солнце было на юге, а маршрут „Илов“ над целью шёл с юга на север. Поэтому мы старались держаться так, чтобы внезапная атака со стороны солнца была исключена.
Вот мы подошли к развороту „Илов“ на боевой курс — „Илы“ начали размыкание. И…! Влево, градусов на 30 я увидел три четвёрки со стороны противника на встречном курсе — истребители. Строй противника — колонна четвёрок с небольшим пеленгом с двух сторон от первого звена и небольшим превышением каждой группы, идущей левее и правее. Идут чуть ниже нас. Нас они, видимо, ещё не заметили. „А когда заметят, то вряд ли кто-нибудь из нас уйдёт..“, — подумалось мне в те секунды. Я командую: „Борис (Матосов) — остаёшься с „Илами“, а я — атакую фрицев!“ Пользуясь моментом слепоты противника (у меня солнце сзади) на встречном курсе атакую ведущее звено. Газ полный и с небольшим снижением, поэтому скорость хорошая. Сразу видно, что противник не очень опытный. Ведущее звено, резко маневрируя, стало разбегаться кто куда, ведомые звенья также потеряли строй, а мы с Серёжей за счёт скорости сделали боевой разворот и оказались сзади и выше чёрт знает какой „каши“, состоящей из „фоккеров“…
„Илы“ ушли на свой маршрут незамеченные немцами, а мы повторили атаку по подходящему верхнему ФВ-190. Однако я не смог вывернуться на него — слишком круто, а Серёжа, поскольку шёл сзади, сумел обстрелять его и, по-моему, удачно, а затем пошёл за мной. Ниже я увидел другого „фокку“ — длинноносого, с жёлтым коком и угольником на борту и сверху под ракурсом? слева с дистанции 200 м открыл по нему непрерывный огонь. „ФВ“ беспорядочно кувыркаясь, стал падать со шлейфом дыма…
Оглянувшись, я не увидел Гордадзе. Позднее выяснилось, что я слишком резко выполнил манёвр и Сергей не удержал строй, потеряв меня. Он прошёл, разыскивая меня, на север, затем вернулся к „Илам“, проводил их до базы вместе с парой Бориса. „Илы“ задачу свою выполнили.
…Наверное, в нашем районе ещё шёл воздушный бой, потому что ко мне вдруг пристроился одинокий Ла-5 с красным коком.
Ниже нашей, внезапно созданной пары, я увидел звено Ме-109 и пошёл в атаку сзади-сверху на параллельном курсе. Эти ребята оказались грамотными: они пошли со снижением и пары разомкнулись метров на 200 (я, допустим, атакую правую — так меня бьёт левая, или наоборот). По привычке оглянувшись на ведомого, я увидел, что он круто уходит от меня. Чем-то, видимо, я ему не понравился. А может, своих увидел — не знаю.
Однако, пока я соображал, обстановка слегка переменилась: за это время „худые“ сделали крутые горки и теперь уже они оказались надо мной и немедленно с двух сторон атаковали, поджидая удобного момента вползания в прицел. Я никогда не проигрывал для себя такой вариант боя, но поступил по-своему правильно — резко убрал газ и облегчил винт, одновременно делая переворот. Но ручку на себя подтягивать не стал и вверх колёсами шёл прямо со снижением и обратной перегрузкой. Фрицы, наверное, развернулись, желая найти меня после переворота „no правилам“. Я их больше не видел.
Через несколько секунд, оказавшись в отвесном пикировании, я глянул на показатель скорости — 750 км/ч! Я ужаснулся: сейчас должна оторваться обшивка на крыльях! Боясь создать разрушающую перегрузку ручкой, я осторожно стал выбирать триммер. Самолёт потихоньку стал выходить на горизонт.
Очень переживал за двигатель — выдержит ли раскрутку в этом диком пике. Но матчасть работала исправно до аэродрома…»
Абрек Аркадьевич в описанном случае считает противника слабым. Однако, возможен и другой вариант: немцы могли увидеть рисунок аса на капоте — акулью пасть, а у ведомого — серебряную молнию и надписи на фюзеляже. Немцы знали, что эти рисунки отважится рисовать не каждый и вполне возможно, что это на них произвело впечатление.
Ночь…
Ночь сама по себе вызывает всегда у меня ассоциации с чем-то таинственным, загадочным. Расстояния как-то размываются, скрадываются. Далёкое вдруг становится близким, близкое — далёким, всё как-то прячется, становится неясным, непонятным, даже звуки становятся какими-то далеко-близкими, приходящими откуда-то из непонятности. Земля словно исчезает из мировосприятия, зато появляется небо: небо громадное, заполняющее всё, небо бездонное и загадочное. Мириады звёзд заполняют небосвод, загадочно мерцают, словно переговариваются друг с другом. Звёзды большие и маленькие, яркие и еле видимые, каждая из них живёт своей жизнью и жутко становится когда представляешь себе расстояние между ними и тобой — маленьким, ползающим по громадной планете человечком, возомнившим вдруг себя покорителем Вселенной, хозяином жизни и основой всего Бытия…
Как же мелок человек в своём бытии, до чего же он ничтожен в своей амбициозности на фоне Вселенной, Космоса! Человек считает себя всем, главным, столпом, вокруг которого крутится Мироздание, которое в его представлении существует только для него и ради него: он и Бог, и Судья, его критерии являются основой, и только он может дать оценку всему, что существует независимо от этой приземлённой песчинки, временной и хрупкой белковой оболочки, в которой едва теплится та пылинка Ума Вселенной, которую Вселенная милостиво соизволила уделить ему, чуть приподняв его над остальным белковым миром планеты Земля. И вот, получив по милости природы эту пылинку, он уже возомнил себя Богом, непогрешимым знатоком Абсолютной Истины, и вот уже он даёт категорическую оценку всему сущему на Земле и в Космосе, и выдвигает себя на пьедестал Хозяина Жизни… Много же надо прожить человеку, чтобы узнать истинную свою цену, настоящее своё место в жизни этой, в мире, на космической пылинке — планете Земля, во Вселенной…
