– Ах это… Так она сама утверждала. Но дружеские отношения – совсем иное дело. Кто ее по- настоящему знал? Кого любила она, и кто любил ее? На кого могла опереться, когда ей становилось плохо?
Рекальдо пристально посмотрел на свою собеседницу:
– Если мы узнаем это, то узнаем, кто ее убил.
Миссис О'Фаолейн взяла его руку в свои ладони.
– Приезжайте, когда все утрясется. Продолжим наши экскурсы в историю.
– С удовольствием. – Он уже был на полпути к машине, когда Роза вновь окликнула его.
– А вы, мистер Рекальдо? Вы разве ее не знали?
Он медленно покачал головой:
– В сущности, нет. Я живу в Пэссидж-Саут меньше двух лет.
– Но должны же были ее встречать.
– Встречал, но не очень часто. Почему вы спрашиваете?
Роза окинула его взглядом с ног до головы. Она была всего на несколько дюймов ниже сержанта. Затем посмотрела своими большими карими глазами прямо ему в глаза. И лукаво улыбнулась:
– Мне показалось, вы принадлежите именно к тому типу людей, который ее привлекал. Мужчина с прошлым. Высокий, темноволосый, красивый. По крайней мере вы были бы красивы, если бы немного больше обращали на себя внимания. Не сомневаюсь, вы могли бы заинтересовать Эванджелин. И очень удивлена, почему она не взяла вас в оборот. – Роза склонила голову набок и игриво спросила: – Или все- таки взяла?
– Неужели вы в самом деле полагаете, что она обратила бы внимание на сельского полицейского? – усмехнулся Рекальдо.
– Вряд ли, она предпочитала богатых любовников. Но вы не очень-то похожи на сельского полицейского. И манерами тоже. Фортепьяно, стихи. Что скажете, мистер Рекальдо? Может, поведаете свою историю?
Глава семнадцатая
Около трех Рекальдо покинул Дейнгин. Через несколько миль он свернул на обочину и нашел на дорожной карте Тумайлборрис. Немного поколебавшись, кому звонить – Коффи или Макбрайду, – решил играть по правилам и коротко отчитался перед суперинтендантом о своей встрече с Розой. Тот выслушал его молча, затем попросил:
– Будьте любезны, проверьте, забили ли досками окна с фасада на первом этаже. Я попросил Фила этим озаботиться.
Новость стала для Рекальдо полной неожиданностью. Но когда он подъехал к дому Эванджелин Уолтер, окна в самом деле были заколочены, и от этого дом тотчас приобрел унылый, заброшенный вид. Ни журналисты, ни те, кого суперинтендант прозвал «американской парочкой» и кто оставил сообщение на автоответчике, не появились.
Сержант перегородил ворота машиной и направился к берегу ждать в соответствии с приказом эту пару. Он сел у воды, повернулся к заходящему солнцу и закрыл глаза. И, впитывая золотистые лучи, снова и снова перебрал в мыслях разговор с Розой О'Фаолейн. Впервые с начала расследования он полностью владел собой.
Вечер выдался прекрасный. Над головой бежали снежно-белые облака и, поиграв в прятки с радиовышками на вершине горы, уносились вдаль. В первой половине дня то и дело принимался накрапывать дождь, и было ясно, что вскоре, как и накануне, клубясь, поползет туман, окутывая окрестности. Крепкий морской бриз рябил воду цвета ультрамарина. В бухту, словно рой обезумевшей мошкары, выходила флотилия крохотные белых и красных парусников.
Вот в поле зрения показался Джон Спейн, его было легко узнать по желтому комбинезону. Он, сгорбившись, сидел на корме и, сжимая румпель, вел суденышко по гребням и впадинам – вверх и вниз, вниз и вверх. Спейн дернул лесу, смотал, забросил снова. Там, где устье реки превращалось в бухту, сгрудилось еще несколько небольших рыбацких лодок. Неподалеку на выступающих из воды камнях стайка бакланов сушила расправленные крылья. Над головой, наполняя воздух криками, водили хоровод чайки. Одинокий баклан обозревал с вышины окрестности. На поверхности реки плясали волны, они были выше там, где русло сужалось. Ниже по течению поток реки наталкивался на встречную силу прибоя, и вода закипала бурными водоворотами, заворачивая в заливчики и выплескиваясь обратно из бухточек. Чайки кидались вниз и, расправив крылья, скользили над гладью воды, а ближе к берегу, словно на ходулях, бродили болотные птицы, сгибали шеи и выхватывали из глубины добычу. По мере того как усиливался ветер и поднималось волнение, громче позвякивала оснастка яхт и казалось, будто на склон поднимается стадо. «Алкиона» дрогнула и развернулась вокруг швартовочного буя, словно приглашая на танец меньшую по размерам «Кинару». В брызгах пены за суденышками вдруг возникла радуга, и лучики солнца сверкнули на стальных леерах и опорах. На противоположном берегу, у самой кромки воды, бойкие маленькие трясогузки кланялись в такт собственным порывистым шажкам. Стайка запоздалых ласточек низко пронеслась над принесенными приливом морскими водорослями, которые, засыхая, расцвечивали розоватыми и зелеными пятнами бесконечную массу буровато-серых, выступающих над водой камней. Когда появлявшееся из-за облаков солнце освещало гряду холмов, те вспыхивали золотыми и пурпурно- коричневатыми красками осени. Вдали бордовой точкой полз трактор. Сложенные без раствора невысокие каменные бордюры обозначали границы полей. Не правильно-регулярные, а беспорядочно переломанные, словно застывшие в отчаянной попытке освободить землю от своего нелепого присутствия.
На противоположном берегу по склону холма к реке зигзагами спускался лабиринт заборов, и там, у разрушенной церкви за оградой, было маленькое кладбище. Под одним крестом нашли последнее пристанище более пятидесяти детей – безвестных, безымянных жертв голода 1840-х годов.
Сельские жители врезают свою историю в землю, подумал Рекальдо. А чужаки – преходящи. Носятся по волнам, пока их на мгновение не прибивает к какому-нибудь берегу, и удивляются, почему никто особенно не радуется, когда они появляются, и не горюет, если они снова пропадают. Приходят и уходят вместе с временами года, врываются в здешний мир, своей суетой нарушают размеренный ритм существования и под влиянием красот природы проникаются заблуждением, что перемена мест способна изменить и сделать богаче их скоротечные жизни. Но неизменно в основе своей остаются прежними. В итоге сдаются и, ничего не добившись, исчезают, унося с собой раздражение и недовольство. Приученные городской жизнью к вечному соперничеству, они тащат и расхищают все, что попадается им на глаза, нарушают хрупкое равновесие сельского бытия так, что в итоге деревенские жители уже не в состоянии продолжать жить в построенных предками домах и возделывать родовые поля.
Солнце отразилось от оконного стекла в Корибине, и Рекальдо, стараясь уловить присутствие людей, принялся фокусировать бинокль. Сердце до боли, до отчаяния стремилось к Крессиде. Но в доме по- прежнему никого не было.
Он уложил бинокль в футляр, достал мобильный телефон и наудачу набрал номер Донованов. Ответил муж Мэрилин Огив и, стараясь перекричать орущего Лайма, подтвердил, что у его жены в самом деле в понедельник случился выкидыш, но теперь она поправляется.
– Мэри в палате номер десять, – объяснил он. – Хотели сегодня выписывать, но я могу за ней заехать лишь завтра, ближе к обеду.
– В котором часу ее увезли в понедельник? – спросил Рекальдо.
– Кажется, около пяти. Нет, пожалуй, ближе к шести. Меня не было дома. Наша соседка миссис Хасси забрала детей, а миссис Суини отвезла Мэрилин в больницу. – Стив понятия не имел, когда вернулась из города Крессида и возвращалась ли вообще. – Я решил, что она осталась в Корке.
– Почему вы пришли к такому заключению?
– Сам бы так поступил на ее месте. Спешить ей особенно некуда, так говорит Мэрилин.
– Гил был с ней?
– Собака? Нет.
– Гил – это ее сын, – сухо поправил Рекальдо, – а кличка собаки Финнеган.
– Извините, – смутился Донован и сказал, что, насколько ему известно, сына с ней не было, хотя с уверенностью утверждать он бы не взялся. А вот собака как будто находится на псарне миссис Рейли неподалеку от Кишаума.
