— У вас есть враги?
— У меня нет врагов.
— Чем вы занимаетесь? Где работаете?
— Пока нигде. В институт собираюсь поступать.
— Юрий Павлович, я советовал бы вам быть искренним…
Да, да, да, я все понимаю, но я чист и невинен, не замешан, не участвовал, попался бандитам под горячую руку. Бывает. И нередко. Уголовное дело? Ну заводите, раз положено! Найдите этих бандитов и покарайте их!
А где, собственно, Кривой? Почему не идет меня навещать? Неужели я разоблачен?
Ничего нет хуже неизвестности!
Я улыбался медсестрам, болтал с соседями по палате, пытался читать детективы в мягких обложках, которые приносила мне Инночка, одна из здешних медсестер, проявившая ко мне особенное участие, но на самом деле чувствовал я себя хреновее некуда.
Больно… Да не так уж и больно! Лишился почки… Ничего, не смертельно, не лишиться бы головы.
После той ночи минуло четверо суток, и никто ко мне не приходил, как будто вместе со мной перестреляли всех, кого могла бы беспокоить моя судьба… или просто никого больше не беспокоит моя судьба, и даже напротив… Придет в следующий раз медсестра Инночка и вколет мне что-нибудь такое!.. А впрочем, к чему подобные изыски, вот выйду из больницы, меня и прикончат, прострелят еще раз свежезаштопанный живот, и не поможет мне…
Не поможет КТО?
Я ведь помню очень хорошо тот выстрел, который отшвырнул меня в кусты, и то странное чувство, как будто я провалился в другое измерение, в мир за тоненькой прозрачной пленочкой, через которую все видно и слышно, но пули не проникают.
Чоба стрелял в меня в упор, раза три или четыре. И промахнулся.
А может, мне привиделось все? Может быть, все это — предсмертный бред? Кома? Клиническая смерть?
Но ведь Чоба стрелял…
А Инночка приносит мне фрукты, варит бульоны и печет пирожки. Бедному раненому, такому молодому и красивому, такому одинокому.
Я ей соврал, что вся моя родня проживает в другом городе… Нет, звонить не надо, незачем понапрасну беспокоить старушку маму, выкарабкался — и ладно. Сам позвоню ей попозже… В институт поступать собираюсь… В МАИ или в Бауманский… А ты?.. Ну да, конечно, медицинский…
А она хорошенькая, эта Инночка. Высокая, худенькая, и личико симпатичное. Одета только бедно, но ведь это поправимо…
Может, и правда?.. Спрятаться у нее на первое время после выхода из больницы, выяснить все, разобраться в происходящем. Сочетать, как говорится, приятное с полезным.
К сожалению, Инночка живет с родителями, правда, аж на Кутузовском — потому как дед у нее был генералом, — в огромной, судя по описанию, трехкомнатной квартире. Мама — врач-педиатр, папа — сотрудник какого-то НИИ с незапоминающейся аббревиатурой.
Милое, нищее, интеллигентное семейство… Только меня им не хватало.
А Инночка так смотрит и уже напридумывала себе, должно быть, Бог знает чего. Ох, девчонки, как же с вами просто!
Кривой посетил меня на второй неделе моего пребывания в больнице, когда я уже начал передвигаться самостоятельно и топал себе потихонечку в сторону уборной.
Худой, бледный, шатающийся, в халате и тапочках, которые принесла мне все та же Инночка, наткнулся я на довольного жизнью, цветущего и одетого с иголочки Кривого. Яблоки он принес. В целлофановом пакете.
Живой, сволочь…
Но от сердца почему-то отлегло. Вон, смотрит приветливо, улыбается, значит, не знает ничего, значит — будем жить.
Ну не удалось разделаться с ним на этот раз, так будет ведь и следующий.
— Ну что, живой?! — обрадовался Кривой. — Молодец!
Я смотрел мрачно.
— Хорошо выглядишь, халат какой роскошный!
Издевается еще.
— А что такой хмурый? Пойдем поговорим.
— Вы мне в уборную сходить позволите? А то, извиняйте, хочется очень.
— Валяй.
— Спасибо вам огромное!
В туалете я пробыл долго. Назло. Пусть посидит, подождет, раз уж приперся все-таки.
Когда я вернулся, то увидел его с Инночкой. За милой беседой.
Что, интересно, он ей наврал о себе?
Ага, вот оно…
— Юрка, почему ты не сказал, что у тебя дядя в Москве живет?!
Щечки порозовели, и глазки блестят. Да, дядя мой ничего мужик… Очень даже ничего. Можно сказать — даже красавец, когда в таком костюмчике и пахнет не бомжатинкой, а… «Хьюго Боссом», что ли?
— А что — дядя? — пожал я плечами.
— Ну ты даешь! Он тебя неделю разыскивал по больницам и моргам!
О да, особенно тщательно — по моргам.
— Что-то больно долго искал. Не на Луну меня вроде отправили.
Ну вот, теперь она меня осуждает. Какой я нехороший! Да как же я могу не любить такого прекрасного дядю?! Она бы любила с радостью…
Что это — уж не ревную ли я?!
Дожили…
— Ладно… — пробормотала Инночка в воцарившейся тягостной тишине. — Вы тут поговорите… Только не долго, пожалуйста, ладно? А то у нас вообще-то нельзя…
Время было обеденное, соседи по палате уползли столоваться, а тяжелых у нас, к счастью, сейчас не было, поэтому остались мы в палате вдвоем, на самом деле тет-а-тет, и тут же Кривой сбросил маску доброго дядюшки — лицо стало жестким, а глаза пронзительными, как рентген.
— Какого черта, Юра, ты делал ночью возле дома Чобы?
Я хотел что-то ответить, но не успел.
— Сдавать меня шел?
— Я?!
В горле у меня пересохло, в глазах потемнело, и заболел простреленный живот — предчувствуя новую пулю.
— Не смотри на меня так. — Кривой уселся на тумбочку, сдвинув к стене пакет с яблоками. — Они ж тебя сдали. Первым же делом. Их даже уговаривать не пришлось. И мало того, что сдали, — перевели на тебя все стрелки.
— Ка-акие стрелки?..
— Я ведь тебе верил, Юраш. Я тебя даже не проверял никогда. Думал — ты умный парень. Ан нет… Ты что, возомнил, что ты нужен им?! Цыганам?! Что они тебя примут, да еще и на равных?! Цыгане — тебя?
Кривой говорил почти шепотом, так, чтобы из коридора не было слышно ни словечка. Говорил жестко — а глаза смеялись.
Я стоял и смотрел на него сверху вниз. Мне было плохо — кружилась голова, подташнивало, живот разболелся так сильно, что не давал думать ни о чем другом.
