Пленная Воля

в час, когда распяли Бога?

Дух без плоти, плоть без духа —
ну, какую цель намечу?..
Вижу, ветхая старуха
не спеша идет навстречу.

Очи ласковы и влажны,
как фиалки на закатах.
Скорбно замер стон протяжный
на устах покорно сжатых.

Подошла ко мне вплотную:
«Не видал ли, странник Божий?»
— Знаю я страну родную,
все в ней дни и люди схожи. —

«Не видал ли, милый, сына?»
— Что ты, бабушка? какого?
ведь Россия не пустыня… —
Но упрямо шепчет снова:

«Сына, сына родила я,
отдала я сына людям…»
Так твердила и другая,
та, чью скорбь мы помнить будем.

Говорю ей: был когда-то
распят Сын жены небесной;
но былому нет возврата,
к жизни нет тропы воскресной.

Подняла худую руку,
засветилася слезами:
«Нашу алчущую муку
ты ль не принял вместе с нами?

Где томленье безысходней
и безрадостнее бремя?
Разве благости Господней
здесь не место и не время?

Распинаем ежечасно,
жертвой Господу угодной,
сын смиренный и безгласный,
и холодный, и голодный.

И с тех пор, как был впервые
путь проложен из могилы,
ходят матери земные,
ищут, кличут: где ты, милый?

Не видал? Ну Бог с тобою…»
И пошла тропой тернистой:
в степь? иль в небо голубое?
к людям грешным? иль к Пречистой?

Так без ласкового слова
друг от друга побрели мы…
Не признала ты родного,
не узнал и я родимой.

«Не мечом, копьем и шпагой…»

Не мечом, копьем и шпагой,
не палицею Геракла
и не луком Одиссея
свой народ вооружу:
только гневом и отвагой,
где доныне не иссякла,
кровью жгучею алея,
месть, сердца заворожу.

В деле нужном, в деле правом,
в правде, кровью напоенной,
глубь пронзающей корнями
и восставшей из могил,
есть обет грядущим славам,
року вызов непреклонный,
закаленная огнями