Двери лифта плавно смыкались.
-Беатриче!Постой!-Закричал Габриель.
Он опоздал. Двери закрылись. Он лихорадочно вдавил кнопку, надеясь задержать кабину. Бесполезно.
- Я уже не Беатриче, - донеслось до него.
Кабина медленно двигалась вниз, унося рыдающую Джулию.
Габриель прислонился лбом и уперся ладонями в холодные стальные двери лифта.
“Что я наделал?”
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Заглянув в дверной глазок, престарелый мистер Крэнгл уви¬дел пустую площадку. Все как обычно. Но ведь он слышал голоса: мужской и женский. Сердитые голоса. Похоже, эти люди ссорились. Он даже слышал имя — Беатриче. Увы, в дверной глазок ему было ничего не видно. Насколько ом помнил, в квартирах на их этаже нет женщин с таким име¬нем. А теперь все тихо. Не могло же ему почудиться.
Утром он уже выходил на площадку, чтобы вернуть жильцу соседней квартиры субботний номер «Глоб энд мейл», по ошибке попавший к ним. Следовало вернуть газету еще и субботу, но миссис Крэнгл, страдавшая рассеянным склерозом, положила ее на журнальный столик в их гостиной. Ко- гда мистер Крэнгл это обнаружил, было уже поздно, и он ре¬шил обождать до утра.
Немного раздосадованный, что этот kemfn испортил ему тихое воскресное утро, мистер Крэнгл все же приоткрыл дверь и высунул седую голову на площадку. Футах в пятиде¬сяти он увидел мужчину. Тот стоял к нему спиной, упершись руками и лбом в закрытые двери лифта. У мужчины тряслись плечи.
Мистер Крэнгл удивился и даже опешил. Приличия и со ображения элементарной безопасности не позволили ему подойти к мужчине, представиться и спросить, что случи¬лось. Впрочем, его и не тянуло знакомиться с неряшливо одетым босым субъектом. Как тот попал сюда, на тридцатым этаж? И почему плачет? Мужчины поколения мистера Крэн гла плакали разве что на похоронах. И уж конечно, не позво ляли себе так небрежно одеваться и ходить босиком. Разве что психически ненормальные. Или жители Калифорнии.
И мистер Крэнгл поспешил к себе в квартиру, закрыл дверь и проверил все замки. Потом он позвонил консьержу и сообщил о босоногом плачущем мужчине, у которого пе¬ред этим произошел kemfn с какой-то женщиной по имени Беатриче.
Целых пять минут он пытался втолковать консьержу, что такое kemfn. Утомившись, мистер Крэнгл швырнул трубку интеркома и произнес язвительную речь, адресованную То¬ронтскому департаменту школьного образования. Докати¬лись!
Конец октября в Торонто уже не баловал теплой погодой.
Ежась от холода, Джулия медленно брела к себе домой. Темно-зеленый кашемировый свитер вернулся к владельцу. Чтобы ветер не задувал под пальто, Джулия крепко обхватила себя за плечи. Она и сейчас плакала. От злости и от собст¬венного бессилия.
Прохожие бросали на нее сочувственные взгляды. Канад¬цам это свойственно — выражать сочувствие, держась на рас¬стоянии. Джулия была им благодарна, в особенности за то, что никто не остановил ее и не начал допытываться, почему она плачет. Пришлось бы слишком долго рассказывать исто¬рию, которую она хотела навсегда стереть из своей памяти!
Ну почему на хороших людей обрушиваются разные бе¬ды? Джулия не терзалась этим риторическим вопросом, по¬скольку знала ответ: беды обрушиваются всех. В той или иной мере страдания выпадают на долю каждого человека. Даже самым счастливым и удачливым знакомы слезы, боль, юре. Разве она, Джулия Митчелл, — исключение? С какой стати она должна рассчитывать на особую благосклонность судьбы к своей персоне? Даже Мать Тереза страдала, а уж эта женщина была настоящей святой.
Джулия не жалела, что вытащила профессора из «Лобби» и потом возилась с ним у него дома. Пусть он истолковал ее доброту по-иному; тут важно не его, а ее отношение к слу¬чившемуся. Если она верит, что никакая доброта не бывает напрасной, нужно твердо держаться своей веры. Даже если твою доброту швыряют тебе в лицо, словно ком грязи.
Ей было стыдно за собственную глупость и наивность.
Как она могла поверить, что после сказочной ночи у них с Габриелем наступит сказочное утро? Однажды у нее уже была сказочная ночь, а потом утро, полное слез. Правда, тогда он не сказал ей ни одного грубого слова. Он просто исчез,пре
не сказал ей ни одного грубого слова. Он просто исчез, превратившись в красивую сказку, которая столько лет заслоняла от нее реальный мир. Кто знает, сколько насмешек и оскорб¬лений обрушил бы на нее тот Габриель, проснувшись рядом с нею в яблоневом саду. Возможно, тот Габриель и был пьяным романтиком с рыцарскими замашками. Но прошло шесть лет. Он изменился, превратившись в Габриеля нынешнего.
«Но ведь я не придумала эту ночь. Когда он целовал меня, когда наши руки соприкасались, я чувствовала то же, что и шесть лет назад. „Электричество любви” не исчезло. И он это почувствовал».
А почувствовал ли? Джулия рассердилась на себя. Может, хватит цепляться за старые сказки? Ей пора повзрослеть. Исключить из своей эмоциональной диеты блюдо под названием «Эмерсон».
«В сентябре, когда ты пришла на его первый семинар, он даже не соизволил тебя вспомнить. Зачем? У него ведь есть Полина».
Вернувшись в «хоббитову нору», Джулия долго стояла под душем, потом переоделась в старую фланелевую пижаму — розовую с желтыми утятами. Футболку Габриеля она зашвырнула в самый дальний угол шкафа, пообещав выбро¬сить в ближайшее же время. Потом она улеглась в свою уз-кую кровать, прижала к себе бархатного кролика и заснула, измученная душевно и физически.
Пока Джулия спала, Габриель сражался с похмельем и на¬стоятельным желанием нырнуть в бутылку шотландского ви- ски и больше не выныривать. Он не бросился вниз по лест- нице, чтобы догнать Джулию. Он даже не вызвал соседний лифт, чтобы спуститься и перехватить ее на улице.
Нет, он вернулся к себе и плюхнулся в кресло, страдая от тошнотворного состояния и ненависти к себе. Он проклинал себя за грубое обращение с Джулией. Не только утром, но и все это время, начиная с самого первого сентябрьского се¬минара. А она молча и кротко, как настоящая святая, сноси- ла его грубость, ни на секунду не забывая того, что их когда- то связало.
«Как мог я быть настолько слеп?»
Габриель вспоминал их первую встречу. Это была тяжелая и мрачная полоса в его жизни. Депрессия, полное отчаяние. Таким он приехал в Селинсгроув и устроил погром в доме Кларков. Но Бог вмешался, настоящий deus ex machina , по¬славший ему ангела. Хрупкого, кареглазого ангела в джинсах и кроссовках, с прелестным личиком и чистой душой. Она не побоялась его мрака, утешала как могла, давая надежду. Она искренне восхищалась им и словно не видела его пороков.
«Она меня спасла».
Но на этом история не заканчивалась. Ангел вторично явился к нему в тот день, когда судьба нанесла страшный удар, забрав из мира живых Грейс — источник бесконечной и бескорыстной доброты. Этот ангел сидел на его семинарах, напоминая ему о правде, добре и красоте. А чем отвечал он? Упражнялся в язвительном остроумии, давал понять, что ей на факультете не место. Но сегодня утром он превзошел себя, сравнив ее со шлюхой.
«Теперь именно я „трахатель ангелов“. Я надругался над своим кареглазым ангелом».
Он тяжело встал и поплелся на кухню за запиской Джу¬лии, в душе проклиная свое имя.
Габриель взял в руки ее прекрасное послание и, глядя в него, как в зеркало, увидел собственное уродство. Не телес¬ное, хотя сейчас телесное уродство казалось ему меньшим злом, а душевное. Даже пустая тарелка и салфетка, сложенная неуклюжим конвертом, обличали его, не желая проявлять ни малейшего снисхождения к его грехам.
Спавшая в «хоббитовой норе» Джулия даже не подозре¬вала, как сейчас подтверждались ее слова, сказанные Полу после выходки Кристы. Иногда достаточно оставить челове¬ка наедине с собой, и он в полной мере ощутит, до чего же он себя ненавидит. Доброта не обличает зло, а обнажает, по-казывая таким, какое оно есть.
Записка упала на стол. Габриель закрыл лицо руками. Никогда еще он не был так себе
