пор.
Прошлым летом у нас обосновалась колония этих птиц. Они, как обычно, построили гнезда прямо на голых камнях. То было во время ежегодного праздника лучников, благодаря которому наше селение широко известно. Это моссем в память одного святого — он скончался много лет назад, а прославился способностью исцелять эпилепсию. Поскольку в дневное время на реке кормятся ибисы, состязание лучников начинается с наступлением темноты, когда ибисы летят к скалам на ночлег. Вдоль основного русла на одинаковом расстоянии устанавливают мишени в виде тлеющих деревяшек. По сигналу лучники со всего Сахеля выпускают в них зажженные стрелы. Тем и славится наш праздник.
Насколько мне известно, нет свидетельств, чтобы хоть одного ибиса сразил случайный выстрел. Но прошлым летом нарушился привычный ход вещей. Лучники прибыли из отдаленных северных районов, из Тетуана, а также с Рифа, с юга, из Тимбукту, Уалаты и Агадеза. Праздник был в разгаре, когда в колонии ибисов появилась новая пара птиц. Без сомнения, они состояли с ибисами в близком родстве — сходство бросалось в глаза, — но были изящнее наших ибисов и имели более длинные шеи и крылья. А самое главное — от клюва до хвоста они были алого цвета, лишь кончики крыльев поражали блестящей чернотой. Эти птицы произвели неизгладимое впечатление, так что даже самым упрямым скептикам — таким как ветераны войны — пришлось признать: их красота бросает вызов нашей суровой доле.
Сначала мы терялись в догадках, откуда эти посланцы, но вскоре один наш соплеменник, более образованный, чем мы, разузнал об их происхождении и заявил, что это алые ибисы и прилетели они из далеких земель, из-за океана. Мы сразу почувствовали, каким опасным искушением станут ибисы для пришлых лучников. Чтобы предотвратить беду, мы организовали патруль из наших юношей. Юноши должны были охранять скалы и следить за парой алых путешественников.
Первые три дня праздника — обычно он продолжается неделю — не были отмечены ничем дурным. Все мы следили за птицами. Даже малые дети каждый час докладывали родителям: все в порядке. На четвертый день случилось страшное. Пропал один из алых ибисов. Мы удвоили патруль и после многочасового совещания решились обыскать гостевые шатры. Взбешенные поступком, который они сочли позорным нарушением традиций гостеприимства, лучники из Гурма-Рарус собрали вещи и покинули деревню. Нам было все равно. Мы хотели защитить оставшегося алого ибиса. Наши юноши постоянно придумывали новые способы день и ночь держать птицу под наблюдением. Они патрулировали оба берега реки, весьма полноводной в это время года, а несколько человек даже по ночам дежурили в песках, что лежат за желто-серыми скалами.
К предпоследнему дню мы ослабили надзор, ибо птица осталась цела, хоть атмосфера праздника была испорчена. Лучники-гости хмурились и ко всему придирались; им не по нраву были подозрения и тем более обыск.
Наши усилия пошли прахом. Трагедия случилась в последний день, несмотря на предосторожности. А может, она была послана в качестве знака, что все в мире предрешено. На рассвете разыгралась песчаная буря, каких и старожилы не припомнят. Буря бушевала целый день, и все, в том числе патрульные, были вынуждены сидеть по домам. Правда, один-два юных смельчака вышли из шатров, но колкий, рвущий кожу песок оказался сильнее их отваги. Смирившиеся, хотя и полные дурных предчувствий, мы поняли: ничего не поделаешь, придется пережидать бурю.
Увы, когда буря наконец утихла и в прояснившееся небо занозой впился желтый месяц, мы не нашли бесценной птицы. Мы прочесали скалы и берега реки, но не обнаружили следов. Не осталось ни единого перышка, которое намекало бы на ее судьбу. Птица исчезла, будто никогда и не существовала.
В ту ночь мы не нашли в себе сил устроить гостям пышное прощание, и наутро они разъехались с громкими проклятиями и угрозами более не возвращаться. Мы равнодушно смотрели им вслед. Ни у кого не повернулся язык просить их приехать в следующем году. Наш старинный праздник больше никогда не будет прежним.
Медина
Теперь туарег обратился непосредственно ко мне. Вот что он сказал:
— Девятью воротами пронизана крепостная стена, со времен Средневековья охраняющая этот город, а в лабиринте его переулков гнездится вдохновение. Я думаю об этом всякий раз, когда позволяю воображению воспарить, подобно птице, и с высоты птичьего полета обозреть дома и улицы, что стекают к подножию гор. Подо мной, под моим ковром-самолетом — плоские крыши и благоуханные сады медины. Вдалеке, в тумане, едва виднеются заснеженные горные пики. Над ними встает солнце, ибо там — восток. А садится солнце в увенчанные пеной морские волны. Между горами и морем звенит Марракеш, этот западный Багдад, город, непредставимый без площади Джемаа, не существующий без нее, как не существует снежная шапка без горной вершины.
Он помолчал, внимательно глядя на меня. В лице застыли настороженность и ожидание.
Я ничем не нарушил этой речи, но теперь, когда туарег сделал паузу, произнес:
— Вижу, ты сам инаден — тот, в чьих устах оживают слова.
— Это так, — отвечал он с улыбкой.
— Как твое имя, синий человек? — спросил я.
— Мое имя Джауд.
Я поблагодарил его за участие, и он снова улыбнулся.
— На равнинах поднимается пыль, — сказал он. — Спадает дневная жара. А мы с тобой стоим в тени Вороньего дерева и нижем слова.
В нашем непостоянном кружке, как всегда, нашлись нетерпеливцы, пожелавшие услышать продолжение истории. Один из них выкрикнул:
— Как же насчет двух чужестранцев? Что с ними случилось?
Вместо ответа Джауд встал лицом к тому углу площади, где высятся груды апельсинов, и сопроводил свой поворот жестом.
— Вон где они теперь — они не могут покинуть площадь, — сказал Джауд. Мы же никого не заметили.
Джауд пожал плечами. В глазах его было лукавство.
— Они неуловимы, точно глубоководные рыбы, — добавил он. — Иной раз их видишь, иной раз — нет.
Отовсюду послышался неловкий смех, один только мой друг Мохаммед, до сих пор погруженный в молчание, не находил слова Джауда забавными. Напротив — он встал и подошел к туарегу. Скрестив на груди руки, Мохаммед холодно произнес:
— Если мне не изменяет память, ты употребил слова «бездна, которая есть наша жизнь». Будь добр, объясни, что ты имел в виду.
Бездна
Смешки стихли от этого вопроса. Туарег поджал губы. Из глаз его исчезло лукавство. Напротив, взгляд стал торжественно-печальным.
После паузы, насыщенной нетерпением, туарег произнес:
— Я имел в виду возможности. Жизнь меняется, когда стараешься полностью отдаться тому, что любишь. Это ввергает человека в бездну — которая есть реальность, хоть и выдуманная, и падение в которую чаще всего мучительно.
Он сделал паузу, чтобы плотнее закутаться в синий плащ. Взгляд его тяготил нас. Мрачность контрастировала с общим благодушием.
Покосившись на Мохаммеда, Джауд продолжал речь, по-прежнему полную точных метафор:
— Поскольку красота, строго говоря, есть одно из сугубо человеческих качеств, она обычно берет верх
