Мне редко доводилось видеть более удручающе несчастную семью. Меланхолия Локков могла бы расстроить мое собственное душевное состояние, если бы не поставленная передо мною цель. Памятуя о ней, на второй мой день там я осмелилась зайти в кухню, якобы чтобы попросить воды. Кухарка и судомойка были очень не прочь посплетничать о горе миссис Локк и о самоубийстве ее мужа. Однако прежде, чем я успела узнать лишь немного больше, чем уже знала, в кухню вошла экономка и сделала нам выговор за болтовню вместо дела.
Мои последующие попытки получить сведения от прислуги наталкивались на уклончивость. Я уже опасалась, что никогда не узнаю, почему мистер Локк наложил на себя руки и как он был связан с убийством Изабели Уайт. И сомневалась, что мне доведется увидеть ее «господина» или кого-либо, связанного с ним… До нынешнего вечера.
Часы в прихожей, отбивавшие полночь, пробудили меня от тревожной дремоты. Затем в парадную дверь постучали. Недоумевая, кто мог явиться так поздно, я услышала, как парадная дверь отворилась, и Генри Локк сказал голосом, пронзительным от страха: «Что вы тут делаете?»
Ему угрожающими словами, которых я не разобрала, ответил мужской голос. Я прокралась из моей комнаты на лестничную площадку и выглянула за перила. Генри Локк стоял на пороге открытой входной двери, а перед ним — мужчина с крючковатым носом, выпирающим подбородком и зловещим выражением лица.
«Нет, — сказал Генри Локк. — Мы сделали для вас достаточно. Уходите и оставьте нас в покое».
Тот схватил его за воротник. Генри Локк рванулся и закричал, раскинув руки. Ночной посетитель бормотал угрозы, мне не слышные и тем не менее наполнившие ужасом мое сердце.
«Нет! — услышала я голос Генри Локка, а затем: — Да! Все что захотите, только, пожалуйста, не…»
Тот отпустил его, и он, шатаясь, попятился. Последнее бормотание посетителя, и его неясная фигура исчезла. Генри Локк захлопнул дверь, задвинул засов и привалился к стене, задыхаясь. Что произошло между ним и ночным посетителем? Льстит ли мне мое воображение, убеждая меня, что посетитель — пособник зловещего господина Изабели Уайт? Я убеждена, что над этим домом нависает чудовищная опасность. Я буду выжидать и высматривать случай раскрыть эту тайну.
Надеюсь, ты и Эмили здоровы и что ваши собственные расследования продвигаются.
Ее письмо породило во мне и страх, и одновременно надежду, что Энн наткнулась на тропу, которая выведет нас к истине. Я знала, как она жаждет независимости и хочет доказать, чего она стоит, однако я пожалела, что позволила ей уехать в Бирмингем. Тем не менее мои опасения за Энн были слабее, чем за Эмили.
Эмили никогда не была многословной корреспонденткой, и ее письмо было кратким. Она всего лишь сообщила, что приехала в Благотворительную школу и была принята туда учительницей. О том, что происходило там, я узнала только после ее смерти, когда прочла следующие страницы ее дневника.
Скиптон, 10 августа 1848 года.
Поезд уносил меня на северо-запад, будто гроб навстречу року. Такого числа незнакомых людей, сколько было пассажиров в вагоне, я не видела уже много лет. С каждой милей мое сердце все больше томилось тоской по дому.
Гроза разразилась, когда я уже добралась до Благотворительной школы, которая выглядела угрожающе, будто руины замка. Некоторое время, мокрая, дрожащая, я простояла перед дверью. Сердце у меня колотилось, и я с трудом подавляла желание убежать. В худшем случае внутри меня ожидала встреча с бессовестными преступниками, в лучшем — с незнакомыми людьми. Но я собралась с духом и постучала, а когда горничная приоткрыла дверь, принудила себя сказать: «Мне нужна работа. Быть может, вам требуется учительница?»
Моя наружность, вероятно, убедила ее, что я правда оказавшаяся в нужде женщина из приличной семьи, потому что она впустила меня в дом. «Подождите здесь. Я схожу за хозяйкой».
От бешеного струения крови в моих жилах у меня потемнело в глазах, и я почти не видела, где нахожусь. Я слышала голоса учительниц, что-то объясняющих, и учениц, повторяющих уроки. Эта пугающая какофония сдавливала мою душу в зерно ужаса, когда ко мне приблизилась маленькая полная женщина с волосами медного цвета.
Эта женщина, миссис Гримшо, назвалась и оглядела меня въедливыми карими глазами. Фигура ее была туго затянута в корсет и втиснута в зеленое кашемировое платье. Неестественный цвет волос намекал на хну. Судя по ее выговору, она была из простых, но претендовала на более высокое социальное положение.
«А вы?»
«Мисс Эмили Смит», — шепнула я, вспомнив назваться вымышленной фамилией.
«И чего вы тут хотели бы?»
Заикаясь, я изложила заранее придуманную историю, что была учительницей в школе очень далеко отсюда, а школа закрылась, и мне некуда было деться, так как у меня нет ни родных, ни друзей. Я думала, миссис Гримшо непременно поймет, что я лгу, такой неубедительной я казалась самой себе. Но она кивнула и спросила:
«А что вы преподаете?»
«Музыку», — сказала я.
Она провела меня в комнату с фортепьяно.
«Дайте-ка мне послушать, как вы играете», — приказала она.
Я села к инструменту и ощутила весь ужас того, что выставляю себя напоказ. На несколько панических секунд все ноты исчезли из моей памяти. Но каким-то чудом мои руки заиграли аккомпанемент к псалму.
Либо миссис Гримшо не заметила моих ошибок, либо они ее не смущали, потому что, когда я кончила, она сказала:
«Можете начать уроки завтра».
То, что я получила место в школе, мнилось больше бедой, чем победой. Учительница мисс Ретберн проводила меня в преподавательский дом — низкое каменное строение, разделенное на кельи. Мисс Ретберн лет сорок, она высокая, стройная, и у нее странная привычка поглаживать свой большой бюст.
«Вы разделите эту комнату со мной», — сказала она.
Потом сообщила мне часы занятий, трапез, молитв и всего прочего, но я почти не слушала. Крохотная комнатушка ужаснула меня; жить в такой тесноте рядом с незнакомой женщиной было выше моих сил.
«Учительницы свободны ходить по всей школе, — говорила мисс Ретберн. — Под запретом только дом Гримшо и старая мельница».
Затем мы пошли ужинать. За столами сидело около семидесяти девочек, но их могли бы быть сотни, такими громкими были их визгливые голоса. Я сидела за столом с преподобным Гримшо, его женой и четырьмя другими учительницами. После того, как преподобный Гримшо прочитал молитву, миссис Гримшо представила меня школьницам.
«Девочки, это мисс Смит, ваша новая учительница музыки», — сказала она.
Когда я встала и все глаза устремились на меня, я чуть было не упала в обморок от неловкости. Ужин начался, и каждый глоток вызывал у меня тошноту. Учительницы пытались завязать со мной разговор, и я отвечала коротко и неловко. Девочки поглядывали в мою сторону, перешептывались и хихикали. Уже я стала предметом насмешек, каким была в других школах. После отхода ко сну я лежала, не смыкая глаз, а моя сожительница спала. Ее дыхание заполняло комнату; я слышала учительниц в соседних комнатушках! Как я плакала о нашем доме среди пустошей! В моем жалком состоянии, как сумею я исполнить здесь то, что поклялась сделать?
Наконец я погрузилась в беспокойную дремоту. Мне снилось, что я задыхаюсь. Я проснулась и
