— Да, Энн и наша сестра Эмили, и наш брат Брэнуэлл, и я — мы все живем в доме при церкви. — Я была польщена интересом Изабели, так как люди, наделенные красотой, редко проявляли его ко мне. — Вы живете в Йоркшире?
Лицо Изабели стало непроницаемым, как окно, затянутое инеем.
— Да, прежде, но не теперь.
Этот сухой ответ ужалил меня, и я покраснела, потому что мой безобидный вопрос, казалось, оскорбил Изабель.
Я готова была извиниться и возвратиться на свое сиденье, но Изабель словно бы пожалела, что осадила меня, и объяснила:
— Я служила там гувернанткой.
Хотя я была довольна узнать ее социальное положение, меня разочаровало, что она оказалась всего лишь скромной гувернанткой. Теперь прелестная Изабель превратилась в предмет жалости. В моей невзрачности имелись свои преимущества: Каррер Белл счастливо оставил свое прежнее занятие.
— Я тоже была гувернанткой. И эта профессия вам нравится?
— По-моему, вопрос не в том, нравится или нет, а в необходимости. Когда того требуют обстоятельства, женщине приходится самой себя содержать, как бы она ни относилась к своему положению.
— Совершенно с вами согласна, — сказала я. — Я всегда старалась сама зарабатывать себе на жизнь.
— Женщинам доступно слишком мало оплачиваемых занятий, — сказала Изабель. Тон ее стал странно оборонительным, и я не поняла, почему ей надо оправдываться перед ровней. — Мне следует быть благодарной, что я получила образование, обеспечившее мне приятное и хорошо вознаграждаемое занятие, — продолжала она.
— Как и следовало, — сказала я, еще более сбитая с толку горьким сарказмом в тоне Изабели. Возможно, она шутила над тяжелым трудом гувернанток и грошовой оплатой за него, однако в ее словах мне почудился скрытый смысл. Я недоумевала, почему подобная красавица не нашла мужа, который избавил бы ее от необходимости самой себя содержать.
Сама я получила два предложения от двух священников — подходящих мужей во всех отношениях. Я отказала обоим, поскольку не испытывала никаких нежных чувств к ним, как и они ко мне. Обоим требовалась жена, которая разделила бы их обязанности, а мне претила мысль дать согласие человеку, которого я не могу полюбить. Я давно прониклась убеждением, что вообще никогда замуж не выйду, как подсказывала мне логика, хотя упрямая надежда не угасала вопреки всякой вероятности.
— Обязанности гувернантки, возможно, были бы более терпимы, если бы я обладала свойством хоть как-то дисциплинировать детей. — Вспомнив мои дни с семейством Сиджуиков в Лотерсдейле, я грустно покачала головой. — Надеюсь, мне больше никогда не придется встретиться с такими неуправляемыми маленькими негодниками, как отпрыски моего первого нанимателя. Старшая, девочка семи лет, устраивала истерики всякий раз, когда я просила ее ответить урок. Каждый день был поединком, и я часто терпела поражение.
Горькая понимающая улыбка изогнула губы Изабели.
— Дети бывают очень трудными.
— Маленький сынок моего последнего нанимателя помочился в сумку с моим рукоделием.
Мы засмеялись, и совместное веселье согрело меня.
— Даже хуже детей были хозяйки обоих домов, — сказала я. — Они обходились со мной, как с прислугой, и жить у них под началом, зависеть от них было тяжким испытанием. Жаловаться на дурное поведение их детей не имело смысла. Они выговаривали мне за то, что я не умею поддерживать порядок и позволяю детям вытворять что хотят. Я содрогаюсь при мысли, какими неблаговоспитанными взрослыми, конечно, стали эти дети.
Изабель кивнула, ее глаза рассеянно смотрели куда-то вдаль.
— Мы и правда плоды нашего раннего воспитания, — пробормотала она.
Застенчивость помешала мне спросить, что подразумевают ее загадочные слова. Она все больше ставила меня в тупик и завораживала.
— Я часто убеждалась, что хозяин дома много предпочтительнее хозяйки, — сказала я в попытке поддержать разговор. — Присутствие отца заставляет детей вести себя лучше. От меня они ничего не требовали. Вернее сказать, они заметно облегчали мой жребий.
— Если так, вам очень повезло, мисс Бронте. — Изабель одарила меня улыбкой, в которой жалость к себе смешивалась со снисходительностью.
Не зная, как отнестись к этому, я сказала:
— Где в последнее время вы служили?
Изабель поколебалась.
— В доме мистера Джозефа Локка. Он оружейник в Бирмингеме.
— Мистер Локк — добрый наниматель? — осведомилась я вежливо.
— Он хороший человек, — сказала Изабель, глядя в окно, — но доброта не играла никакой роли в наших отношениях. — Тень омрачила ее лицо, едва она на минуту задумалась. Затем она сказала еле слышно: — Меня воспитали в убеждении, что мы должны поступать с людьми так, как хотели бы, чтобы они поступали с нами, но я… я нарушила эту заповедь, как и многие другие. Бессмысленно ли надеяться, что я сумею избежать кары?
Это звучало, как исповедь — но в каких грехах? Я догадалась, что беды Изабели как-то связаны с мистером Локком, и задумалась над тем, что могло произойти между мужчиной и красивой женщиной, живущей в его доме. Я вновь покраснела, стыдясь мыслей о том, что никак меня не касалось. Однако любопытство взяло верх.
— Так вы едете в Бирмингем? — спросила я, потому что этот город лежал на нашем пути.
— Нет! — вырвалось у Изабели, и она содрогнулась. Затем она повернулась ко мне и сказала: — Я в отпуске и еду в Лондон. — Ее взгляд снова стал ледяным. — А куда едете вы и ваша сестра, мисс Бронте? — добавила она, резко переводя разговор в другое русло.
— Мы тоже едем в Лондон.
Я лихорадочно надеялась, что Изабель не спросит меня зачем. Но она только спросила:
— И долго вы там пробудете?
— Несколько дней, — сказала я, радуясь, что мне не надо придумывать ложь, чтобы скрыть мою истинную цель.
— Вы скоро подыщете себе другое место? — Вновь Изабель смотрела на меня с большим вниманием, словно интерес ее был искренним.
Так как я не могла говорить о моем теперешнем поприще, чтобы не выдать, что я еще и Каррер Белл, я сказала:
— Я его еще не искала и пока живу дома.
Изабель кивнула, и у меня возникло неприятное ощущение, что она прибережет эти сведения для последующего использования. Вскоре проснулась Энн, я познакомила ее с Изабелью, и мы втроем повели ничего не значащий разговор. Всякий раз, когда поезд останавливался на станции, Изабель съеживалась на сиденье, словно боясь, что кто-то может увидеть ее через окно. Мы с Энн несколько раз выходили из вагона, а она — нет. Тем не менее я сомневалась, сможет ли она провести всю ночь, не выходя из поезда, и когда перед самой полуночью мы остановились в Ноттингеме, она приняла мое приглашение зайти на вокзал.
Платформа была скудно освещена газовыми фонарями. Поезд встретили несколько пассажиров, начальник станции и его подчиненные. Мы с Энн оставили наши ридикюли в вагоне, но Изабель потащила свой саквояж с собой. Он был большим, набитым, с узором из красных роз. Я спросила себя, что может быть в саквояже и почему Изабель не хочет с ним расставаться. В нем какие-то ценности, может быть украденные? И она так боится полиции?
Пока мы втроем шли к уборным, я наблюдала, как Изабель настороженно поглядывает на других пассажиров. Ее страх был заразителен, и я поймала себя на том, что щурюсь на темный привокзальный двор, высматривая преследователей, и замечаю злобную настороженность на лицах вокзальной охраны.
