вокзале князя встречала 60-тысячная толпа почитателей, министры Временного правительства во главе с Керенским, почетный караул. Кропоткин отказался от предложения участвовать в новом правительстве, не стал баллотироваться в Учредительное собрание и заявил, что считает ремесло чистильщика сапог более почетным и полезным, чем участие в государственной власти. Он утверждал, что власть должна устанавливаться не через выборные центральные органы, а снизу, через свободные ассоциации граждан. До середины августа 1917 года Кропоткин жил в Петрограде, потом в Москве. Он старался, чтобы его имя не использовали в своих целях политические силы, однако согласился принять участие в Государственном совещании. На Государственном совещании в Москве (август 1917 г.) анархисты были разочарованы, услышав выступление Кропоткина, призывавшего во имя победы над Германией к объединению усилий власти, капитала и Советов. Но Махно сохранил убежденность, что «Петр Алексеевич оставался великим и сильным теоретиком анархизма, не сломи его физически время, он стал бы перед русской революцией практическим вождем анархизма».
Но Кропоткин отошел от революции и русского анархического движении. Анархисты различных толков – Новомирский, Боровой, Черный, Махно – предлагали ему сотрудничество, однако Кропоткин предпочел независимость и одиночество. Тяжелое впечатление произвела на него встреча с русскими анархистами, которые показались ему грубыми разрушителями, мечтающими только о насилии и дележе капитала. «И для этого я всю жизнь работал над теорией анархизма!» – с горечью воскликнул старый революционер при встрече с Плехановым, тоже вернувшимся из эмиграции. С болью первый русский марксист ответил ему: «Я в таком же положении. Мог ли я думать, что моя проповедь научного социализма приведет ко всему тому, что творят и делают сейчас…» В то же время Кропоткин писал: «Я рассматриваю Октябрьскую революцию как попытку довести до логического конца предыдущую Февральскую революцию с переходом к коммунизму и федерализму».
В 1917–1918 годах Кропоткин принимал участие в работе Лиги федералистов, созданной для пропаганды идей децентрализма. В подготовленном им обращении московской Лиги федералистов о задачах этой организации говорилось, что восстановить прежнюю форму единства страны, распавшейся в результате свержения монархии, нельзя, ибо это единство держалось на насилии. Единственным спасением для России называлось «…превращение ее в тесный союз (федерацию) свободных областей и народов…» При этом особо подчеркивалось, что «…в основе общественного устройства России должен лежать не государственный централизм, а местная самостоятельность (автономия) и федеративное (союзное) добровольное объединение».
Кропоткин был против восстановления единства страны путем насилия и полагал, что будущее России необходимо строить на основе местного самоуправления и добровольного объединения. Он считал идею Советов вершиной самоуправления народа, осудил интервенцию Запада, в то же время остро критиковал диктатуру ленинской партии, ограничение демократических свобод, красный террор. Он предсказывал, что большевистская революция «неизбежно ведет к реакции».
В своем обращении в 1920 году к рабочим и прогрессивной общественности Западной Европы Кропоткин заявлял, что Советы должны стать орудием строительства новой жизни. Но установление диктатуры одной партии и ограничение демократических свобод неизбежно приведут к утрате значения Советов. При переходе к созданию общества на новой экономической основе сохранение тоталитарного режима, как пророчески предсказал Кропоткин, «…вынесет смертный приговор строительству нового общества». Кропоткин обличал бюрократизацию местных органов советской власти, засилье в них партийных чиновников, безразличие к нуждам простых людей.
В 1919–1920 годах Кропоткин, по его собственному признанию, не видел партии, «…которая могла бы занять место большевиков без того, чтобы это не повлекло за собой общую политическую и экономическую реакцию и жестокое кровопролитие». В неопубликованной статье «Современное положение России» он констатировал, что в России «…долго задержанная потребность реформ пробилась в форме революции», но революционная власть в России приняла характер якобинской диктатуры, убившей самостоятельность и инициативу народа. Кропоткин считал, что начатая в такой форме революция «…неизбежно ведет к реакции».
В 1919–1920 годах знаменитый анархист трижды встречался с Лениным, убеждая последнего в ошибочности политики, построенной на насилии и терроре. Кропоткин неоднократно обращался к лидеру большевиков, пытаясь защитить кооперативное движение, толстовцев, интеллигенцию. Есть свидетельства современников, что Ленин под влиянием Кропоткина отменил данное в ноябре 1918 года разрешение ЧК проводить расстрелы без суда и следствия, что спасло жизнь многим людям.
В статье «Что же делать?» Кропоткин призвал представителей различных партий и всех слоев общества к гражданскому миру и согласию. В письмах к Ленину он осудил красный террор и особенно введение большевиками института заложничества, называя подобные акции недостойными руководителей социалистической революции. Но Кропоткин не выступил с публичным осуждением крайностей революционной диктатуры, хотя многие этого ждали. Причиной молчания было, очевидно, то, что, считая диктатуру временным явлением, он все же надеялся, что большевики «…через свои ошибки придут в конце концов к тому безвластию, которое и есть идеал».
Весной 1918 года Кропоткин из голодной и тревожной Москвы перебрался с семьей в подмосковное захолустье – в Дмитров. От кремлевского пайка князь отказался и вынужден был жить огородом, коровой и посылками от преданных анархистов. Последняя его книга «Этика» в годы братоубийства утверждала идеалы добра, веру в величие и мудрость человека.
Когда в феврале 1921 года Кропоткин скончался, проводить его в последний путь пришли десятки тысяч человек. На похороны прибыли анархисты, отпущенные на день похорон из Бутырской тюрьмы.
Троцкист Виктор Серж так описывает похороны Кропоткина: «Вокруг тела великого старца, выставленного в Колонном зале Дома Союзов, вопреки доброжелательной тактичности Каменева множилось число инцидентов. Тень ЧК была повсюду, но плотная взволнованная толпа все прибывала, похороны становились многозначительной манифестацией. Каменев пообещал освободить на один день всех заключенных анархистов; таким образом, Арон Барон и Ярчук смогли нести почетный караул у бренных останков. Застывшая голова, высокий открытый лоб, тонкий нос, снежно-белая борода – Кропоткин был похож на уснувшего волхва, а между тем гневные голоса вокруг шептали, что ЧК нарушает обещание Каменева, что в тюрьмах решили объявить голодовку, что такие-то и такие-то только что арестованы, что расстрелы на Украине продолжаются… Трудные переговоры о праве поднять черное знамя или произнести речь возбуждали в толпе исступление. Длинный кортеж в оцеплении взявшихся за руки студентов направился на Новодевичье кладбище с дружным пением и под черными знаменами, надписи на которых обличали тиранию… Изможденный, бородатый Аарон Барон, арестованный в Украине, которому предстояло вечером вернуться в тюрьму и сгинуть там навсегда, высказал решительный протест против нового деспотизма, подвальных палачей, дискредитации социализма, правительственного насилия, растоптавшего революцию».
В Москве в доме, где родился Кропоткин, был открыт музей, Кропоткинский комитет устраивал вечера, на которых читались лекции по анархистской и религиозно-философской проблематике. Но в 1929–1930 годах члены Кропоткинского комитета были арестованы, а во второй половине 1930-го музей был закрыт, хотя память о Кропоткине была увековечена в сталинской России в названии города на Кубани и станции московского метро.
ЧЕРКЕЗОВ ВАРЛААМ НИКОЛАЕВИЧ
Настоящее имя – Черкезошвили Варлаам Асланович
