— А я-то думаю: кто это в такое время таскается по дорогам?.. Это, оказывается, ты. — Дехканин остановил впряженных в соху коня и бычка.
— Тр-р… тр-р… Ух, шайтан, чтоб ты пропал! Не остановишь где надо! — Путник хлестнул осла кнутом.
— Что в бочонках-то?
— Что может быть — водка!
— Водка? Ах ты сорняк! С каких пор занимаешься черным делом?
— Есть холодный чай? Дай напиться!
— Садись. — Дехканин выкопал зарытую в землю тыквянку и налил путнику чаю в деревянное блюдце. — Пьешь, будто после плова.
— Да-а! Плов ли ел, горя ли хлебнул — сейчас узнаешь. — Путник допил чай, глубоко вздохнул. — Вот мой плов! — он поднял на спине рубашку.
— О алла! — вскричал дехканин, увидев полосы кровоподтеков.
— Вот какие дела, окям…
— Кто это тебя так?
— Солдаты.
— Солдаты? Что же ты им сделал?
— В нашем селении на каждую семью наложили повинность: сдать два цзиня[17] водки и пару кур. У меня ни того, ни другого не было, ну, и досталось…
— Вот подлецы! Вот разбойники!
— Эта водка куплена на деньги, собранные в селении. А меня заставили везти…
— И куда же?
— Куда? Этот капир сочжан устраивает свадьбу.
— Свадьбу?
— Да-а. Он увез дочь у Таира из Араторука…
— Да что ты говоришь? Какой позор!.. О алла, чем мы провинились? За что так издеваются над нами?..
С дороги, из-за холма, послышался стук копыт, и через минуту около говоривших остановились несколько вооруженных всадников.
— Бог в помощь, — с этими словами Ходжанияз и Пазыл спешились и подошли к дехканам.
Те, увидев вооруженных людей, так оторопели, что забыли о приветствии.
— Ты из какого селения?
— Из Ялгузтерека.
— Так ведь ваши пашни совсем не здесь!..
— Да, Ходжа-ака, — ответил дехканин, — были…
— Почему же перешли вы на эти камни?
— Эх, родной Ходжа-ака… Те земли у нас отняли и роздали китайцам…
— Кхм… значит, и до вас добрались уже эти быстроногие, — вздохнул Ходжанияз.
— Вы и раньше подпрягали к коню бычка? — спросил Пазыл.
— Эх, брат, если лошадей забрали для них, что остается нам, кроме бычков?
— Повсюду горе…
— Наступит ли день избавления от угнетателей?
— Если сильно захотеть избавиться, то можно, — ответил Пазыл.
— Так ведь дочерей у нас отнимают — до этого дошло!.. Теперь нечего прятать голову! — вскричал дехканин.
— Вот мы и восстали, чтобы не прятать головы…
— Неужто, родной Ходжа-ака?! — воскликнул дехканин. Он окинул потеплевшим взглядом вооруженных всадников. — И мы не лыком шиты, Ходжа-ака! Вот этой сохой я тоже буду уничтожать палачей!
Всадники от души рассмеялись.
— Я же говорил вам, Ходжа-ака, что народу подняться трудно, но если он поднимется, то ничто не остановит его.
— Я не буду отвечать на ваши слова, пусть вместо меня заговорит спина вот этого, — дехканин приподнял рубашку путника.
— О алла! — вскрикнули джигиты. — Изверги! Душегубы!
Ходжанияз начал расспрашивать путника.
— Удобный момент, — сказал Пазыл, когда они внимательно выслушали его. — Дело выйдет, Ходжа-ака.
— Как так? — спросил удивленно Ходжанияз.
Пазыл что-то прошептал ему на ухо.
— Ох… о-о… Афанди! — довольно проговорил Ходжанияз и вскочил в седло.
В полицейском участке свежевали баранов, потрошили гусей, уток, отовсюду сюда везли спиртное. Выслуживаясь перед сочжаном, старосты и прочие холуи старались ублаготворить его свадебными подарками, собранными с бедняков: гнали десятки лошадей, сотни овец, при этом, разумеется, и сами они не оставались с пустыми руками. Чжан-сочжан, казалось, не смотрел красными своими глазами на это летящее к нему, как листопад, богатство. Его мысли были заняты девушкой. Он не смог сломить волю этой уйгурки, хотя и кричал, и запугивал, и увещевал, и даже грозил смертью. Она не сдавалась. Пришлось прибегнуть к помощи.
— Уже два дня прошло, а я не могу дотронуться до нее. Что же делать? — спросил он у приглашенной в спальню сводни.
— Уйгурские девушки, — ответила опытная сводня, — выходя замуж даже за уйгуров, неделю плачут. Пусть сочжан успокоится: сегодня плачет, завтра будет в объятиях.
— У нее дурные намерения. Как бы не опозорила меня на свадьбе!
— Такой начальник, как вы, не справится разве даже с десятью девушками, а? — Сводня кокетливо ущипнула сочжана за нос с торчащими почти кверху ноздрями.
— Я хочу, чтобы на свадьбе она сидела рядом, улыбалась.
— Хорошо, сочжан. Я сделаю так. Когда на свадьбе вы будете пить, она будет подавать вам закуску, хе-хе-хе!
— Для того я торчал в этой голой степи! — Сочжан надел на мизинец сводни кольцо с рубиновым глазком.
— Будем считать это только началом…
Когда сводня незаметно, как кошка, вошла в комнату, Тажигуль, уткнувшись в подушку, горько плакала.
— Что вы делаете, ханум? — с поддельным удивлением спросила сводня. — Из-за вас взбудоражен мир, а вы плачете… Да такую шумную свадьбу сам ван-ходжа едва ли видел!.. Вставайте!
Она погладила Тажигуль. Девушке показалось, что змея скользнула по ее телу, и она, вздрогнув, совсем съежилась.
— Вставайте, ханум! Я так украшу вас нарядами, подаренными сочжаном, что ханские дочери позавидуют! Я хорошо знаю, какую одежду любят китайские чиновники…
Тажигуль бросила на нее гневный взгляд. Сводня умолкла. Задумалась, как теперь повернуть разговор.
— Что плохого в том, что он китаец? Его легко сделать мусульманином. Да и сам он ради тебя хочет примять ислам, — начала она лгать. — Не отпугивай птицу счастья! Эх, простушка, да чем выходить за дехканина, который с утра до ночи работает, как вол, и валяется в грязи, как осел, лучше выйти за такого почитаемого, как Чжан-сочжан, и наслаждаться его богатством… Эх, была бы я молода, сочжан моим стал бы, глупышка…
— Да от тебя, бесстыжая, и так несет вонью помоев десятков чжанов, ванов! — проговорила
