обычное дело. Но после обнаружения чудовищного младенца все несколько запуталось.
Теперь следовало принимать во внимание не только продвинутого кровососа, но и мамочку упыренка. Странную, между прочим, мамочку. Можно даже сказать – загадочную. Во-первых, не сидит днем возле чада. (А где сидит?) Во-вторых, откуда взялась, кем заражена? В-третьих, чем питается? Причем настолько ловко прячет следы своих трапез, что местные о ее жертвах не знают. А ведь в шкуре упыря, судя по изменениям во внешности ребенка, мамочка пребывает около месяца. Голодать столько времени она не могла.
Сам собой напрашивается вывод, что она-то и нападала на фермерский скот. И сроки подходят, и расположение логова поблизости от выпаса. Да вот беда, я абсолютно уверен, что низшего, едва сформировавшегося вурдалака коровы учуяли бы метров за сто. Музгарко пастухов – тем более.
Что же получается? А получается, что какие-то добрые дяденьки дарят мне простое, но удобное решение. Грохнуть упыриху, отрапортовать куратору об успехах, получить премию и успокоиться. И бабу эту бедную, бомжиху какую-нибудь, заразили нарочно, загодя, чтоб спихнуть на нее все грехи.
Возможно, я проглотил бы эту подачку не моргнув глазом. В конце концов, министр Коремин мне не друг и не родственник, чтобы рвать жопу за его интерес. Возможно, так и было бы. Однако эти мерзавцы допустили огромную ошибку. Заразили женщину с грудным ребенком. С младенцем, которого мне пришлось убить. Этого я им не прощу.
– Артемьич! – позвал я. – Артемьич, можно тебя на минутку?
Он появился так быстро, будто под дверью ждал. Сел на табурет, широко расставив ноги и упершись в колени руками. На физиономии у него отразился живейший интерес и жгучее желание общаться.
– Слушай, у вас здесь в последнее время люди не пропадали?
– Ну как сказать… Нормальные люди нет, а вот побирушка одна потерялась.
– Что за побирушка?
– Да кто ж ее знает. Не то цыганка, не то таджичка. Вся в платках, в юбках, а под юбками – штаны. С ребеночком. По-русски плохо говорила. Откуда взялась, неизвестно. Бабы болтали, что ее ночью на машине привезли и вышвырнули. Так ли, нет ли, этого я не скажу. А бабы и не то сочинят. Днями-то сидела у почты, попрошайничала. Спала в избушке тут в одной. Там давно никто не живет, и наследников нету, чтоб выгнать. Сначала боялись, что воровать начнет. Следили сколько-то дней. Нет, не воровала. Сидит целыми днями на земле, как кочка. То ребенку титьку дает, то ладошку тянет. Участковый хотел ее в район увезти, но она ему денег сунула, он и отступился. Бабы, правда, говорят, что не только денег. А я думаю – врут. Участковый бы ею побрезговал. Ну вот, недели три ошивалась, а потом исчезла. С концами. Ради порядка малость поискали в лесу да на реке, но быстро бросили. Как говорится, нет человека, нет проблемы. А ты что, думаешь, она как-то связана с коровьими болезнями? Привезла под своими юбками какую-нибудь неведомую холеру?
– Все может быть.
– Не, навряд ли, – убежденно сказал Артемьич. – Если так, то первым делом захворала бы скотина в деревне, а не у фермеров. Тогда еще я пас стадо. Так вот, могу сказать, что цыганки этой на выпасе и близко не было.
– А что там было, Артемьич? – спросил я ласково. – Ты же знаешь. Скажи.
Он прищурился.
– Я-то могу сказать. Да ведь ты поверить не сможешь.
– Смогу, Артемьич. Хоть в порчу, которую ты наслал, хоть в гадюк, которые молоко воруют.
– Про порчу и гадюк тебе Лешка с Петькой наплели? – Артемьич усмехнулся. – Они бы еще рассказали про черемисского колдуна, который меня в молодости вылечил, а сейчас не может умереть, пока свою силу мне не передаст. Брехня это, Родя. Если б я решил отомстить Джамалке, то уж точно не стал бы коров морить. Да и кореминского жеребца не стал бы. Скотина бессловесная в людской дурости не виновата. Что до змей, которые молоко сосут… Это и правда случается иногда. Сам видывал. Но тут другое. – Он помолчал. – Человек это сделал, Родя. Шибко нехороший человек. И коров он не травил, нет. И не доил. Он из них кровь выпускал.
– Кто? – напрягся я. – Ты его знаешь?
– Точно не уверен, а наговаривать не хочу.
– Да не тяни ты.
Артемьич вздохнул и тихо сказал:
– Тагирка Байрактар.
– Фермер? – Я, честно признаться, оторопел. Как подброшенный, сел на кровати, запустил пальцы в волосы и с силой поскреб голову. – Ни хрена себе заявочка! А зачем?
– Откуда мне знать. Может, у них на Кавказе так принято. Вон, скажем, татаро-монголы в походах пили кровь своих лошадей. Исторический факт. Хотя, конечно, ты сейчас скажешь, что Тагирка не татарин, а азербайджанец.
Я молча помотал головой. Я был потрясен. Артемьич сумел меня удивить и поставить в тупик. Он дал мне версию, какой я просто не мог вообразить! При этом в нее аккуратненько – насколько вообще возможно в реальной жизни – укладывались практически все факты.
Сторожевой пес был спокоен, так как знал ночного посетителя. Коровы тоже. Перед отбором крови животным могли вводить обезболивающее, а после – кровеостанавливающее. Кровь породистого жеребца современным татаро-монголам должна казаться небывалым лакомством, а инфаркт министра-компаньона – удобным случаем для присвоения всего хозяйства. Ну и так далее. Даже упыриха-таджичка, кормившая младенца кашицей из гнилых фруктов, этой версии не противоречила. Зараженная женщина могла попросту умереть от голода, так и не решившись напасть на человека или зверя. Неясным оставалось одно – кто ее укусил, но это мелочи.
Красиво, черт возьми. Очень красиво.
Или нет?
Я снова лег, укрылся одеялом до подбородка и сказал:
– В восемь часов, Артемьич. Разбуди меня в восемь.
Встал я, впрочем, в половине девятого. Глаза никак не желали открываться. Я боролся с упрямыми веками, словно Самсон с пастью льва, и одолел только после того, как добрел до рукомойника, набрал полные ладони воды и плеснул себе в лицо. Затем был ужин – густая ароматная похлебка из мелко нарубленных опят и картошки, щедро заправленная сметаной, давешние ватрушки, разогретые в микроволновке, и молоко. Вдоволь молока. Слава богу, лактозу я усваиваю без проблем, поэтому опустошил две огромные кружки.
Тетка Татьяна, видать, свыклась с мыслью, что у нее в доме будет жить «ветеринар» с внешностью варнака, и смотрела на меня значительно теплее, чем во время знакомства. А может, ей просто нравилось, с каким аппетитом я наворачиваю стряпню. Мало какая женщина устоит перед столь наглядным признанием ее кулинарного таланта.
– Далеко ли собрался? – спросил Артемьич, когда я встал из-за стола, поблагодарил хозяйку и двинулся к выходу. – Или секрет?
– На выпас поеду. Хочу посмотреть, как животные ночуют.
– Ага, так я и думал.
– Проницательный ты мужик, Артемьич.
– Есть маленько. Слушай, Родя, возьми меня с собой. Вдруг пригожусь.
– Например? – удивился я.
– Ну, скажем, Музгарку придержу, чтоб он тебе чего не отгрыз. Он ночью больно уж лютый делается. Тропочки покажу вокруг загонов. А то пойдешь в темноте с дозором да и забредешь в репьи либо в озеро. Да и вообще, вдвоем веселей.
Заранее зная, что отвечу, я оценивающе взглянул на его кряжистую фигуру (он приосанился), на, несомненно, очень сильные руки и согласился:
– Ладно, поехали. Если баню пропустить не жалко.
– А мы не топили, раз ты отказался, – сказал Артемьич.
Он быстрей меня выскочил из дома, быстрым шагом миновал двор, забрался в машину и, уже не
